Как найти своё призвание? Как не заблудиться, если в душе сумбур?
Вот и поступил начитанный юноша с отличным аттестатом в медицинский вуз. А год спустя без чужих подсказок понял, что идти-то ему надо было в Литературный институт. Так круто повернул свою судьбу писатель Юрий Нагибин (1920-1994).
Москвич, романтик, футболист, страстный поклонник д´Артаньяна и мушкетёров, он с детства увлекался многими вещами. К тому же прекрасно владел немецким языком. Трудно выбрать, чему посвятить себя! Конечно, прислушивался к советам отчима и матери и о своём решении стать писателем никогда не сожалел.
А потом случилась война. Юрий Нагибин служит в политуправлении. На Волховском и Воронежском фронтах не только занят политработой: воюет и даже выходит из окружения. Всё, что запомнится, войдёт позже в его рассказы «Капельное сердце», «Солдатская душа», повести «Перекур», «Павлик», мемуары «Война с чёрного хода». По сути, война и сделала его настоящим писателем.
Сценарии, эссе, новеллы, рассказы, повести Юрия Нагибина хорошо известны и адресованы читателям разного возраста. Он был прекрасным знатоком творчества композиторов, музыкантов, художников и учёных. В послевоенные годы им написано около четырёх десятков киносценариев, ставших фильмами целого поколения. Например, «Председатель», «Бабье царство», «Дерсу Узала» и «Гардемарины» (все три части).
Вышли книги о природе, охоте, родных местах, вспоминания о детстве и юности, о любимой Москве. Писатель обратился к историко-литературной прозе, создав портреты-биографии деятелей культуры в цикле «Вечные спутники». Но читатель не найдёт в них анализа творчества писателей, художников, музыкантов разных эпох и народов. Напротив, он погрузится в «пейзаж души» талантливого человека, будет искать ответы на вопросы: Что есть талант? Что помогает ему раскрыться? Что его губит?
Очерки, посвящённые А.С. Пушкину, совсем не похожи на те статьи литературоведов, кто превратил жизнь поэта в глянцевую хрестоматию. К примеру, Нагибин рассказывает об одном утре лицеиста Саши Пушкина. И это раннее утро определяет направление его жизни, когда юный поэт понимает своё предназначение так же, как в Гефсиманском саду Сын Божий узнаёт о том, что ему уготовано свыше.
А в другом рассказе гимназист Ванечка с изумительной памятью на стихи в беседе со своим учителем словесности, укажет с наивностью и прямодушием на те недостатки прозы, из-за которых издатели отказываются её публиковать. В этом наблюдательном двенадцатилетнем мальчике, воспринимающем мир естественно и живо, читатель постепенно узнаёт Ивана Бунина, лауреата Нобелевской премии по литературе 1933 года.
В. Литвинов
Художник из детства
Приходит весна, зеленеют деревья независимо от того, заметишь ты это или нет. Потому всегда так сильно желание соучастия — прикоснуться, подстеречь, схватить сам миг.
Ту секунду, когда на утреннем горизонте возникнет алая черта, чтобы затем вырасти в солнце. Когда зелёная почка развернётся листком или первый снег сорвётся с небес...
Нечто подобное происходит с писателем в его стремлении застать врасплох, уловить самое возникновение того таинственного и неуловимого, что называется талантом.
Автор всматривается в первый холст, с которого начинался живописец, в первое стихотворение поэта. Но, оказывается, это уже не самое начало, всё случилось много раньше, когда ещё не было написано ни строки, не было положено ни одного мазка. А талант уже жил в человеке своей жизнью. Одарённый уже был одарён.
Для психологии творчества детство таланта — этап весьма многозначительный. Тут первые контакты с жизнью, тут непосредственно питающая среда...
Юрий Нагибин, поставивший себе задачей увидеть звёздные мгновения таланта в разных жизненных историях из разных эпох, не однажды спускается к самым истокам, пишет о первых проклюнувшихся ростках.
В его новелле «Царскосельское утро» Пушкин-лицеист ещё юноша, совсем недавно освободившийся от унизительной обязанности ходить в паре. Для рассказа выбрана не какая-либо биографическая веха, напротив, история бытовая — как влюбленный юноша, вернувшись поутру от горничной Наташи, заснул в саду.
В том, по-видимому, и состоит смысл рассказа, что творческий перелом происходит не обязательно в момент торжественного чтения стихов перед лицом Державина, а возможно, и так вот. Сон, который видит молодой лицеист, — кульминация новеллы. Здесь, по мысли автора, и заключается переломный момент пушкинской судьбы.
Снилось, что обступили деревья взволнованной толпой, скрипя сучьями и потрескивая нутром стволов, молили быть названными собственными именами. И ворон того же требовал, и травы — от него одного зависело, чтобы всё вокруг стало самим собой... Это кончилось детство, определялось ощущение раз и навсегда взятого — непонятно даже перед кем — святого обязательства.
«...Не только близкие Пушкину люди, но и наблюдавшие его со стороны — в гостиных, на гулянье, в кругу друзей, за пиршественным или карточным столом — подмечали странную особенность поэта вдруг выпадать из окружающего, проваливаться в какую-то угрюмую бездну, куда не достигали голоса живых.
И так сделалось с того царскосельского утра, с того вещего сна, когда кудрявый мальчик узнал, кто он и зачем явился»...
Ещё один великий мальчик — в другой новелле Нагибина, «Учитель словесности».
Преподаватель из мужской гимназии в Ельце втайне от коллег пописывает рассказы из крестьянской жизни. Томясь творческим одиночеством, он однажды решает открыться одному из учеников, давно приметившемуся второкласснику Ване Бунину. Этот подросток лет двенадцати явно выделялся из серой массы школяров — начитанностью своей, независимостью, поистине дворянским горделивым нравом.
Варсанофьев приглашает гимназиста к себе домой, на чай, устраивает торжественное чтение нового сочинения.
Фокус «Учителя словесности» в том заключается, что автор и читатель всё здесь знают далеко наперёд — и что станется с этим полуграфоманом (несколько своих вещиц он сумел протиснуть в столичную печать, где-то был упомянут в перечне молодых литераторов «с направлением»); знаем и то, кем вырастет этот худенький мальчишка с легко вспыхивающим и замкнутым смуглым лицом.
С усмешкой следим мы за разглагольствованиями учителя и короткими ответами гимназиста, за случайно оброненными фразами, истинной цены которым не понимают сами герои, но мы-то хорошо ощущаем их парадоксальный смысл.
Почему на этого юного гордеца, похоже, совершенно не воздействует трагическая история крестьянина Клима Хударева, доведённого до петли изуверскими притеснениями урядника? Мальчик честно отвечает: какой-то он очень «общий», этот Клим Хударев, хоть и разнесчастный, а не жалко его, — мало ли всяких несчастных на свете.
«— В том-то и штука! — вскричал Варсанофьев. — Это же обобщённый Клим. Тип современной жизни. Литература должна создавать типы и через них решать задачи, выдвинутые временем».
Но мальчишка, чувствуется по всему, упёрся на своём. Он ещё и замечания учителю делает! Говорит, что на сопрелой мочальной верёвке повеситься никак невозможно, обязательно порвётся или развяжется. И ещё заметил в рассказе — когда порубщики валят дерево, оно вовсе не шатается, а падает сразу верхушкой. И запах у ландыша не горький, а кисловатый, влажный, свежий...
«— Но всё это мелочи, кому это нужно!
— Ну как же? — удивляется в свою очередь Ванечка. — Тогда и ничему другому веры не будет».
Демонстрируя в «Учителе словесности» редкую наблюдательность мальчика, Нагибин без удержу напирает на «ударную деталь» (было это и в пушкинском рассказе), такой нагибинский «указующий перст» ослабляет художественную силу новеллы, но зато облегчает нашу задачу, так как прямо подводит к тому, что необходимо было добывать между строк.
В рассказе о Бунине каждая деталь утверждает, сколь рано художник формируется в главном. В юном Ванечке есть всё, что в будущем составит славное имя — Иван Бунин.
Уже характер сложился, а как известно, характер — это сама судьба. И судьба не только человеческая, но и творческая. Обостренное чувство собственного достоинства, презрение ко всяческим компромиссным ухищрениям, чистая преданность жизненной правде — это ведь не просто особенности бунинской натуры, это отличительные черты и самой бунинской прозы.
То, что Нагибин верно «угадал» И. Бунина в мальчике, подтверждают другие свидетельства о нём, рассказы и мемуары, — с некоторых пор Бунин стал любимым героем этого рода литературы, его образ заинтересовал Симонова и Твардовского, Михаила Рощина, Катаева... В «Траве забвения» Валентин Катаев выводит Бунина окончательно сложившегося, в самую зрелую его пору. Бунин, увенчанный академическими лаврами, уже написавший наиболее значительные свои сочинения.
И вот в этом «подытоженном» образе как-то особенно отчётливо проглядывает та самая гордыня, что Нагибиным схвачена ещё в подростке. Чувство собственного достоинства, даже некоторое высокомерие. Катаев подчеркивает это постоянно, передавая бунинскую манеру разговора, общения с молодыми поэтами, с читательской публикой; подчёркивает в самом портрете писателя.
Конечно, высокомерие не принадлежит к числу этических ценностей, и, воспитывая своих детей, мы меньше всего хотели бы привить им это качество. Но кто знает, какую роль сыграла эта самая гордыня в сложной душевной системе, именуемой И. Буниным!
И не бунинскому ли «высокомерию» обязана литература шедеврами, герои которых так неуступчивы в защите истины, не кланяются царящим в обществе условностям! Катаеву запомнилась на долгие годы фраза, оброненная однажды Буниным: «Я — это я, единственный, неповторимый — как и каждый живущий на земле человек,— в чём и заключается сама суть вопроса»... Общение с ним невольно заставляет подумать и читателя: робость, самоуничижение, постоянное ощущение своей малости — они ли движущая сила в искусстве?
«Трава забвения» — повесть о зрелости одного писателя и о зелёной молодости другого, самого Валентина Катаева.
Неспроста нагибинский рассказ так акцентировал наблюдательность Бунина. Катаев подтверждает: глаза у писателя были «беспощадно зоркими» и сам он не однажды испытывал подлинное чувство страха, когда попадал «в поле его дьявольского зрения».
Юный одесский поэт, с трепетом приносивший Бунину свои вдохновенные вирши, со временем стал понимать, что, быстрым своим взглядом скользя по листикам, метр пытается найти строчки, которые отражали бы жизнь верно, — «остальное ему было безразлично».
Оказалось, что настоящая поэзия ничего общего не имеет с теми стихами, что без устали молодой поэт кропал по ночам и время от времени пристраивал в благодушных одесских журнальчиках. «...Я вдруг узнал, понял всей душой: вечное присутствие поэзии — в самых простых вещах, мимо которых я проходил раньше...»
Так перекликнулись повесть Катаева и рассказ Нагибина, который хотел увидеть особенности таланта уже в самых его истоках.
Именно эту цель отмечаешь во многих других рассказах о молодости художника. Но иногда на пути развития темы нас ждут неожиданности, говорящие о том, что не всё так просто на пути к искусству.
Литература
- Литвинов В. Художник из детства // Детская литература. — 1987. — № 9.
- Нагибин Ю. М. Пророк будет сожжён / Юрий Нагибин. — Москва: Книга, 1990.
Сведения об авторе
Василий Матвеевич Литвинов (1925–2012) — советский и российский литературовед, литературный критик и поэт, автор статей о советских писателях, в 1951 году окончил ЛГУ, многие годы работал в журнале «Новый мир».