После метели тяжёлыми белыми шапками накрылся и притих лес. Под снежной скатертью отдыхает земля.
На такой скатерти хорошо видны причудливые узоры звериных и птичьих следов. Вот у обглоданных осинок ночью лакомился зайчишка-беляк, охотился за птичками и мышами горностай. Красивую цепочку следов по лесной опушке оставила плутовка-лиса. А по самому краю поля чётко, след в след прошли волки. Застыл под снежной нависью зимний лес.
Читая зимние миниатюры писателей, переносишься на лесные полянки, учишься читать оставленные на снегу автографы, предсказывать погоду на завтра, слышишь необыкновенный шум сосен, видишь дымы над трубами деревенских домов. Хорошо дышать крепким снежным воздухом. А без зимы скучно!.. «Без зимы не такими сладкими весна да лето покажутся».
Дмитрий Зуев
ЛЕСНАЯ БЫЛЬ
Лесная поляна чиста. Ни хвоинки, ни сучка. Солнечный луч горит на белой парче снега. В хвойных хоромах столпились молодые заснеженные ёлочки.
На рукаве еловой лапы уселся коренастый малиновый щур. Своей мелодичной песенкой он словно пробует разбудить зимний сон природы.
Что же это? Знать, звери и птицы тоже справляют Новый год! Высокая, строгая игольчатая красавица ёлка осыпана сверкающими звёздочками. Блёстки вспыхивают, как бенгальские огни. И сколько же на ней гостинцев! Снежная пастила, пряники. Как мониста, висят шоколадные шишки. На лапнике причудливые фигурки. А на коньке ели настоящая живая игрушка — краснопёрый клёст!
Лесные игрушки ещё и поют: «цик... цок!» Не унывают в мороз клесты. А в сплетениях лапника всё попискивает, юлит малюсенький оливковый королёк.
Пепельная белка, распушив веером хвост, примостилась на лапнике. Бойкий зверёк потешно держит шишку передними лапками и грациозно грызёт семечки.
В. ГНУТОВ
ШУБА ЗЕМЛИ
Облака над землёй — это шуба Земли. Когда земля укутана сплошными облаками, ни днём, ни ночью большого мороза не жди.
Но вот уплыли облака и обнажили землю. К вечеру уже хозяйничал мороз. Пришла ясная и студёная ночь. В такую безлунную морозную ночь звёзды горят ярче, они словно гуще и крупнее, чем обычно. Звёзды весело мигают, но нам кажется, что им холодно и они в ознобе дрожат.
Трещат в стылом воздухе деревья, прячется всё живое, и лишь зайцы топчут снег в садах, обгрызая кору с деревьев.
Наконец неслышно приходит утро. На безоблачном горизонте просыпается солнце, и его огромный оранжевый шар вползает на небо. По обе стороны солнца горят воздушные столбы. Иногда огненный столб один, и стоит он, как высокая рыжая шапка, на макушке солнца. В народе говорят: «Солнце встало в огненных мечах, быть большому морозу».
Но если прихлынут облака и окутают землю, как шубой, стал преградой между бесконечностью холодного космоса и землёй, мороз сбавляет накал.
В. НИКУЛУШКИН
ДРУЖНАЯ СЕМЕЙКА
Заканчивался морозный денёк. Красное солнце сначала ушло в дымку на горизонте, потом мелькнуло огненным краем диска между сопок и скрылось. Мне оставалось пройти вдоль обрывистого берега реки и выскочить на укатанную лыжню почти рядом с зимовьем.
С обрыва свисали трава, корневища растущих на нём деревьев. Здесь же струился незамерзающий ручеёк, и испарения от него густо покрыли инеем кромку обрыва. Мне показалось, что под козырьком обрыва что-то пискнуло. Я нагнулся посмотреть. Почти в лицо мне порхнули две-три маленькие птички.
Тут же замечаю пушистый комок величиной с шапку. Он как бы висит в переплетении корней под обрывом. Мгновенно соображаю, что это сбившиеся в клубок так теплее в морозную январскую ночь — синички. Хвостики торчат во все стороны клубка: сидят синички плотно, одна к одной, на корешках.
Плавно, без резких движений, я отошёл от обрыва. Те, что вылетели, пискнули несколько раз, покрутились и тоже скрылись под обрывом. Такой дружной птичьей семейке и суровая зима нипочём.
Василий БОЧАРНИКОВ
КРАСОТА РЯДОМ
Утро с крепким морозом и солнцем. Я шагаю тропинкой, промятой в снегу. Слева поле, снежное, широко распахнутое. Справа лес. Все деревья: берёзы, ольхи, черемухи, рябины — в инее. Каждая ветка — большая ли, малая ли — мягко облеплена бело-синим инеем. Иные как бы даже чуть провисли от него.
Солнце играет с этим волшебным лесом: вспыхивают, гаснут, снова вспыхивают блёстки, мерцают, пропадают и вновь возрождаются искорки.
Но вот с берёзы, сильно трепыхнув крыльями, слетел тетерев, и сколько даровых украшений обрушил он вниз!.. И опять белое свечение. Стволов, их черноты, не видно, общий наряд как бы породнил и сблизил все деревья. Что испытывает человек, видя это великолепие зимы? Кто как! Один восхищается, возрождается и обретает что-то новое в душе; другой равнодушно проходит мимо, ничего не замечая, углублённый в свои заботы, а третий (и такие есть, если кипит молодая кровь!) желает порезвиться: подходит к дереву, иногда с подругой, сильно толкает плечом и с восторгом, смехом принимает снежный душ. Кто осудит за это?
И ещё подумалось: как щедра наша природа! А ведь вся эта милая, но хрупкая красота может быть уничтожена одним жестким ударом ветрового крыла...
Вот и мой дом. У ограды (признать не могу!) куст сирени. Ветки пушистые, соболино-мягкие от инея и, кажется, сблизились одна с другой. И такая чистота и белизна! Я мысленно посадил по цветку алой розы на каждую ветку, зажмурился на мгновенье, и представилась мне тут дивно-сказочная картина, заставившая вздрогнуть сердце от радости... Сказочная? Как жаль, что мы сегодня заметно охладели к сказкам. К сказочному. А ведь в повседневной жизни и это нужно...
СНЕГОВ БЕСПРЕДЕЛЬНЫЙ ПРОСТОР...
Не очертить границы зимы — сколько белого простора во все четыре стороны. До горизонта и за горизонт — снега, снега, снега... Снега белые, как лебединое перо, и слегка подсиненные. Снегами освещается день, атласно светят они и в тусклой морозной ночи. И как это их, снегов, хватило на всё: на поля, на луга, на леса, на реки, на взгорки. Снег под ногой, под колесом, под санным полозом, под удалецким разбегом лыж.
Красив снег! В нём и нежность и строгость.
Зима в нашей деревне и такая же зима в соседних деревнях; ещё затемно носят в избы дрова из огромных поленниц и складывают охапки у печей; на берёзовых, еловых, сосновых и ольховых поленьях — снежинки, они тают, сверкают и наполняют жилище морозным запахом, тревожа и взрослых и малых; затапливаются печи, и колеблющиеся отсветы пламени играют в промороженных окнах, теплят людские лица... Тихо, и белёсо-сиреневые медленно вытягивающиеся вверх столбы дыма, хотя и зримо, но как-то непонятно-загадочно соединяют землю с небом.
Какой живой, притягательно-красивой покажется в тот час деревня, когда над каждой крышей из трубы, не прорываясь, выталкиваются, обретая простор, дымы. И сразу бодрый запах снега перебивается ими, как бы одомашнивается.
Из колодцев, из ключей (это у нас) носят воду на коромыслах — вот и проторены первые тропы. Огонь, вода — вечные спутники человека.
Кто первый овладел зимой, кто породнился с нею? Так это ж ясней ясного: конечно, ребята. На взгорке гвалт, озорные вскрики, смех, ликование. Мальчишки и девчонки летают под уклон на санках, кто сидя, кто лежа, кто стоя, что не всегда удается, отталкиваются палками и разгоняют лыжи, аж ветерки в ушах, а кто-то залихватски мчится на старом бабкином корыте.
Спроси сейчас любого: «Нужна тебе зима? Может быть, без неё лучше было бы?» — и услышишь в ответ: «Нужна-а! Ещё как нужна!» — и докажут, что нужна: кататься с горки на санках и лыжах, хоккей, строить крепости, играть в снежки... Дышать крепким снежным воздухом... Без зимы скучно будет. Без зимы не такими сладкими весна да лето покажутся.
Поле — снежный разлив. Ветерок качает сухие былинки. Оно кажется пустым, безжизненным, но это не так. Вот хозяйски-уверенный крупный след, с проломом,— лось пробежал, дал знать — его кругом владенья, петляющую аккуратную цепочку от скирды ячменной соломы к берёзам проложила лиса-огневка, торопливыми прыжками (скорей, скорей, чтобы никому не попасться на глаза!) пролетел заяц-беляк. И вот этот горячий след читает собака, а за рыжим гончаком поспешает охотник на лыжах. Будет ли у него удача сегодня? Кто знает...
А что сейчас на речке Покше? Спускаюсь по откосу. Река подо льдом, а по верху льда накинуто бело-синее покрывало. Знать — знаешь, что под ногами живая река, с текуче-струистой водой, а вот как убедиться в этом? Можно размести снег варежкой до льда, лечь, прислониться ухом и, сдерживая не только дыхание, но и стук сердца, услышать слабый, невнятный, но всё же шумок движения воды, такой загадочный, далёкий, глубинный.
А можно... Чу! Воркует, без устали, взахлёб, радостно воркует вяхирь — дикий голубок. Видывал его, и не однажды. Неужто зазимовал? Вот бы сейчас взглянуть! Иду на голос. Волнуюсь. Вместо голубка — промоина, удлинённая, с зазубринами и чёрной густой водой. Речка воркует. Речка! Всем-всем подаёт весточку, что жива, что держится, что бежит к самой Волге-матери.
Я глядел на эту живую, кипящую водой промоину и чего-то ждал (вдруг да и покажется остроносая красавица щука или взбурлит воду сильными алыми, как огонь, плавниками окунь) и — дождался: откололась льдинка, окрутнулась, поплыла, но простор был мал, тут же течением её затянуло под лёд.
Построжел зимний лес, каждое дерево живёт сейчас одной надеждой: выстоять, выдержать, дожить до заветной весны, до тепла.
Возле деревни на берёзах, белых-белых и ещё подбеленных снегом, в развилках, в переплетениях веток чёрные лохматые, словно папахи горцев, грачиные гнёзда. Три, пять, семь на каждом дереве.
Гнёзда давно остыли, давно покинуты жильцами. Сейчас гнёзда доверху наполнены снегом. И редко-редко кто из деревенских жителей поднимет голову на безмолвные гнезда, вот если бы птицы горланили... А за синь-морями эти гнёзда, наверное, вспоминают грачи и желают им вынести все невзгоды зимы и обещают новую встречу, обещают принести нам в своих крепких клювах новую весну.
Зима... Она принята, мы вошли в неё и теперь начинаем замечать и открывать для себя её красоту — не в этом ли сила человеческого сердца? Жить и любить. Любить и жить.
ШУМЯТ СОСНЫ
Давно я заприметил: каждая новая встреча с лесом что-то оставляет в тебе, как от встречи с верным, добрым другом...
Синяя стенка, потом общий строй, и ещё не отделяешь одного дерева от другого, а душевный настрой уже есть — бодрый, зазывный, свежий... Лес... Вот он: сосны, ели, реже берёзки, рябинки, ольхи. Отчего весело, не беда, что лицо обжигает морозный ветер, не беда, что сам торишь лыжами тропу в глубоком снегу? А оттого, что знаешь: примет, утешит, развернёт перед тобой всю свою красу.
Много ли тебе нужно? Наклонишь сосновую ветку, осыпав снег, приложишься щекой, нюхнешь крепкий смолистый душок и — отлетели заботы.
Сосна, могучий ствол, вершина в небе, кора медноватого отлива; выросла сама по себе, с малого семечка. Сколько любви, мужества, терпения было проявлено. Какие тайны несёт в себе дерево? Каждое, каждое! Этого нам не дано знать.
В лес, чтобы породниться с ним, есть один пропуск — любовь. Проявишь это — вернёшься из лесу обновлённым.
В любую пору года для понимающего, конечно, лес шумит по-разному. Это бесспорно. Скажем, берёза летняя и зимняя — не одно и то же, с листвой музыка раздольней, неукротимей, веселей, без листвы — строже, суше.
А музыка сосен? Ведь они стоят зелёными и в травах, и в снегах. Всё равно и сосны шумят по-разному, весной и зимой, летом и осенью. Шум сосен зимой особенный: в нем больше торжества и чистоты, и нет ему соперников.
Шумят сосны, шумят... Летит верховой ветер, и вот уже понеслась широко и просторно мелодия, она родилась в самых вершинах, легко и трепетно прошла и умолкла в отдалении. Пауза? Нет, нет, эту волну сменила другая волна, покруче, поплотнее, вот она накатывается, рвется разгонисто, широко, и нет дерева, которое бы устояло перед нею, не отдало, не вплело в общую музыку и свой голос.
Шумят сосны. Есть величие и смысл в этом потоке чистых и сильных звуков: жизнь торжествует, на земле всё вечно, за испытаниями, так всегда бывает, если их честно переносишь и пересилишь,— придёт радость.
Снимаю варежки, кладу ладони на гудящий ствол сосны и вдруг ощущаю: она живая, трепетная! И теперь мне уже тепло и хорошо от шума сосен... Представляется: снега подпалило солнце, журчат, поют весёлые ручьи, из земли поднимаются ромашки, васильки, щебечут птицы... Как всё мудро. Как всё просто. И я теперь знаю: из леса никогда не уходит весна, не уходит и лето.
Доверчиво прижимаюсь к шероховатому стволу сосны щекой и чувствую её слабую дрожь — как трудно, оказывается, достаётся ей песня... Шумят сосны. Для кого стараются? Для себя. Для неба. Для зверей и птиц. Для снега. И — для меня. Неужели и для меня? Поразительная щедрость! И я думаю: а что же я дам взамен этой щедрости?
УКАЗАТЕЛЬ
День морозный, солнечный, в воздухе искрятся блёстки снежинок. Тихо еду на лыжах. Кругом всё задумчиво, красиво; кажется, ты принят и понят этим полем, где снег местами проколот ржаной жёлтой стерней, и этим леском, где осенью брал грибы, и этими сороками, что приглядываются к тебе с веток берёз.
Бело, просторно. От цветов остались сухие былинки, их вырядил иней. И даже от лёгкого скольжения лыж с них осыпается снежная пыльца... Каждая былинка для меня — указатель. На что она указывает? На место, где были и снова будут цветы. Под снегом в мёрзлой земле покоятся семена. Они прорастут весной, и земля станет красочной, весёлой, ласковой. Вот почему я не сминаю лыжами сухие былинки, а объезжаю их: пусть стоят указатели, пока их не сломит ветер, пока ими не полакомятся зайцы-беляки.
Поле просторно от снега, и свет от него идёт чистый и спокойный. Зима укрывает весну.
ЯБЛОНЕВАЯ ВЕТОЧКА
Как узнать — не сожгли ли, не навредили ли нынешние лютые морозы яблоням? Живы ли они? Тревожно за них, ведь сам выращивал. И вот я, ломая, проваливаясь в февральских намётах снега, добираюсь до самой старшей яблони в саду (ей четверть века) и срезаю веточку с почками. И несу в дом, и наливаю в стакан подогретую ключевую воду, и опускаю туда веточку, и ставлю стакан на солнечный подоконник.
Теперь ждать и ждать. Наблюдать и наблюдать. И — подливать водички.
Идут дни... В домашнем тепле на веточке ожили почки... Набухли... Молодец веточка: обогнала время, живёт в весне.
И однажды разорвались почки и выкинули чудесные листики. Зелёные, клейкие, взблескивающие. И запах ароматный... Вот так яблоневая веточка, маленькая дочка яблони, дала мне радостную весть: жива, жива её мама.
Было отрадно это знать, но и грустно в то же время: ценою жизни веточки пришло ко мне это известие.
НА ПРОСЕКЕ
Хвойный зимний лес, припорошенный снегом, какой-то притихший, таинственный. Ни дуновении ветерка, ни шороха ветвей. Но я знаю: и зимний лес живой. Где-то надёжно попрятались глухари и рябчики; где-то срезают зубом и жуют сладко-горькие тонкие зелёные ивовые прутики лоси; где-то в еловой густели присел, притих заяц-беляк и чутко-настороженно дремлет, большие, с краснинкой глаза открыты. (Не его ли следы видел я возле скирды овсяной соломы?) Между снегами и небом, на высоте сосен и елей, где-то прыгают, резвятся белки — что им мороз!
Чу!.. Песенка в лесу. Показалось? Проехал к шатровой ёлке с гирляндами шишек, крупных, тёмно-коричневых. Прижмурился от солнца, пригляделся: есть жильцы, идёт работа. Вот кто подавал голосок — клесты. Вот она, пёстренькая ярко-оранжевая птаха, прицепилась сбоку шишки и долбит, отворачивает чешуйки загнутым, как специальные кусачки, носом, достаёт семена. И — рядом на шишке клёст. Пригляделся да тут их целая семейка. Кормятся, не уступая папе с мамой, три малыша. Проворные, юркие. А ведь вывелись-то в январскую стынь. И уже сами себя кормят! Семейка клестов не обращает внимания на меня. Понятно почему: попробуй-ка, дядя, дотянись!
Просека простегнула хвоинки с одного увала до другого, километра на два. И вся-вся залита потоками солнца. Широкая, не тронутая ни пешим, ни лыжным следом, белая-белая лента холстины разостлана для тебя. Какая роскошь, какой немыслимо-прекрасный подарок... Местами ветки елей и сосен левой стороны почти смыкаются с ветками елей и сосен правой стороны, тут снег затенён и слегка синеват.
Мои лыжи, дружащие со мной не один год, не спешат и дозволяют всё-всё разглядывать: семейку ёлочек в легкой белой песцовой накидке, зелёную осину, тронутую в нескольких местах лосиным зубом, но метки старые, затянуты, высокую-высокую берёзу с атласной корой и сиреневыми ветками, чуть ли не достающими небо, старую сосну, как бы с ног до маковки одетую в медную кольчугу...
Синица тенькнула. Любопытствует, вся какая-то чистенькая, желтогрудая, с узким чёрным галстучком посерёдке, сидит на ближней ветке, вертит головкой, наблюдает за мной, как бы спрашивая: куда едет, что нужно?
Внизу, где к просеке прилегла поляна, на мой, повторюсь, никем не тронутый путь высунулась лисица и тут же живым пламенем отпрянула назад, в ельницу. Умного зверя всегда спасает осторожность.
Еду дальше. Как ароматен морозный воздух, как загадочен лес. Здесь время измеряется своим особым счетом — достаточно ли стойкости и мужества у каждого дерева, чтобы не поддаться свирепым ветрам, когтистым морозам, снегам сегодня, завтра, послезавтра. Трудна зима. Трудна и для ёлочки-подростка, и для столетней, уже видавшей виды сосны. Чем же держатся они, деревья? Надеждой. Надеждой: дожить до новой весны.
ДЕНЬКИ ФЕВРАЛЯ
Замечали ли вы, как легко бегут деньки февраля? Так и катятся, поспешают-торопятся один за другим, словно их впереди что-то манит, ждёт-поджидает что-то радостное. Ну, конечно же. ВЕСНА! Февралю дана необычная встреча. Вот он и гонится, и гонится к ней. Даже на два дня сократил свой путь!
Солнце с утра, над снегами, над заиндевелыми лесами. И не прячется. Всё шибче да ярче разгорается светило. С крыш домов повисли рядком сосульки, бело-синие, с острыми, точатся уже капелью, концами. К полудню сосульки начинают ронять капельки. Летят к земле, сверкнут и разобьются. А кто-то увидит. И чьё-то сердце вздрогнет, радостью загорится.
У завалинки денька за три-четыре вытает кусочек земли, и охрабревшие куры заявятся сюда погреть свои косточки, постоять на одной ноге, поглядеть, что делается кругом. Иная хохлатка изловчится и поймает капельку влаги, сроненную сосулькой...
Я опять на лыжах. Иду своей лыжнёй, местами её перемела поземка, местами пересекли следами лисы и зайцы. Осмелели. Лыжник без ружья. Позади остался овраг, поросший чёрным ольховником. Вот и поле. Оно все снежное, промороженное, открытое и всё-таки щедро залито ровным солнечным светом. И такое спокойное-спокойное, мягкое свечение от снегов.
У скирды соломы лиса с лисом. Красные. Видимые на снегу. Красивые. Встретились, обнюхались, взметнули хвостами снежную пыль, кинулись друг на дружку. Встали на дыбки, шутливо молотят один другого лапами, играют.
Я ближе. Заметили меня, отпрянули друг от друга, сели столбиками, зыркают выжидающе... Ладно, ладно, не буду вам мешать. Резко свернул вправо и целиной направляюсь к двум берёзам, что в центре поля. Чем-то они меня встретят. На этих ветвистых, широко распахнувшихся (на просторе выросли, на ветрах) березах доводилось видеть тетеревов-поляшей, самцы черны, как головешки, краснобровы, а самочки по-куриному пестры, встречал тут и снегирей, не говоря уже о сороках и воронах.
Ни одна птица не взлетела, а зайца не выпугнул из растрёпанного бурьяна. И всё же берёзы порадовали: сколько сережек и почек на их ветвях! И когда сумели всё это выткать? Поднимешь голову, и тебя так и захватит это кружение веток, эта игра света — белого, солнечного, коричневого, голубого. Тут и подумается к месту: с какой доверчивостью встречает дерево человека. Всегда.
Ветки раскачиваются, и плавно колышутся от ветерка коричневые и смугло-коричневые серёжки, и пусть нет от них никакого сверкания и блеска, пусть скромны до невозможности, но красивы, красивы на фоне голубого неба. И ведь что ещё славно — живые они, и почки, и сережки. И только сейчас вдруг улавливаю: к снежно-морозному воздуху сумели прибавить тонкий берёзово-смолистый аромат.
Поле. Тут растёт хлеб, картошка, лён. А ещё вырастило оно для людского глаза, для утехи, для услады и вот эти две берёзы, которые так чудесны, что хочется стоять здесь долго-долго и чувствовать, как они ловят солнце, ветерки, машут то тихо, сдержанно, то сильно, с посвистом, ветками, создавая какую-то свою мелодию, у которой и начала нет и конца.
...Боковым зрением замечаю: опять разыгрались лисы, гоняются друг за дружкой вокруг скирды.
Н. Терентьев
АВТОГРАФЫ ЗИМЫ
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Открыл глаза: как светло. Проспал! Вскочил, подбежал к окну и увидел... снег. Чистый, яркий. Дети также прильнули к окну.
— Ой, какой белый!
— Зима пришла!
И какая-то непонятная радость охватила всех, словно обновление произошло не в природе, а в нас самих.
КАКИЕ ОНИ КРАСИВЫЕ
— Побежал я к другу,— рассказывает мне сын,— запнулся и упал в снег. А перед глазами увидел такие красивые-красивые разные снежинки. Они в сто раз красивее тех, которые мы вырезаем из бумаги на Новый год. Даже ты, папа, не сможешь вырезать такие.
СЛЕДЫ
Красив зимний лес. Хорош он своим здоровым чистым воздухом Но меня привлекает ещё и потому, что люблю распутывать следы его обитателей. Снег имеет прекрасное свойство записывать всё, что происходит в лесу. Конечно, для этого необходимо знать, что за зверь или птица расписываются на снегу.
А это что? Глубокие большие следы распаляют воображение. Может, медведь вылез из берлоги не вовремя? Или таинственный человек прошел тут? Не будем торопиться с выводами, а посмотрим на молодые берёзки вдоль следов. Так и есть: веточки их обрезаны, словно ножом. Да ведь это же лось здесь кормился!
Из ельника попадаю снова в березняк. И опять новые, необычные следы. Сразу вспоминаю давно происшедший случай. Как-то на одной из первых охот я обнаружил лунку в снегу. Из книг знал, что боровая дичь зимой большую часть времени проводит в снегу. Подошел ближе, но птица не вылетела. Я уже засомневался и засунул носок лыжины в лунку и чуть не сел от неожиданности: лыжина выбросила вверх иссиня-чёрного косача.
От куста к кусту, словно цепочки, тянутся куропаточьи следы. Припущенные лапки на снегу оставляют нечеткие крестики. Вот и лунки, здесь куропатки ночевали. Но почему-то взлетели слишком поспешно. Да это рыжая плутовка хотела полакомиться белой курочкой. Как вижу, лиса осталась ни с чем.
Лыжи несут меня дальше.
...Тёмное отверстие с пятикопеечную монету на чистой целине. Отсюда пролегли через полянку следы полевки и оборвались... Куда же пропала мышь? Не улетела же она? Внимательно изучаю оборванный след и замечаю слабые отпечатки больших крыльев. Всё ясно: бедную мышь унесла бесшумная сова.
ОТЧАЯННЫЙ ПРЫЖОК
А эта страница рассказывает, что за зайцем кто-то гнался. В подтверждение — другой след, лисий. В том направлении, куда ушла погоня, я знал, есть незамерзающий ручей. Шансов остаться в живых косому было немного.
Прибавил ходу, чтобы узнать развязку. И в сознании зримо воссоздал картину. Заяц скатился вниз на закраину и, спасая шкуру, сделал отчаянный прыжок. Перелетел на другую сторону ручья, взлетел на пригорок и дал стрекача.
МОЛОДО-ЗЕЛЕНО
В ельнике попался след небольшой куницы. «Молодая», — подумал про себя и в этом убедился. Парные круглые следы бестолково крутились тут и там. А вот здесь уже чуть не разыгралась лесная трагедия.
Белка разгрызала прошлогоднюю еловую шишку, выкопанную из-под снега. А на неё с дерева прыгнула куничка. Да, видимо, от яростного желания позавтракать перелетела дальше, чем нужно, и осталась ни с чем. Но голод не тётка. И лезет куница на склонённую рябину за алыми ягодами. Но вмятина в снегу говорит, что не дошла она, сорвалась.
У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ
Луна высвечивает небольшую полянку. Вот, словно привидение, на ней появляется заяц. Зверёк скакнет два раза и слушает лес. От мороза деревья потрескивают, и боязно косому становится, но нужно бежать туда. где осинки с зелёной корой да сладкие ивовые кустики растут. Заяц благополучно пересёк полянку и не спеша поскакал между чахлых сосен. Но тут случилось неожиданное. Почти из-под ног косого рванулась черная громадная птица. Глухарь ночевал в снегу! От страха великого беляк так подпрыгнул, что не меньше пяти метров по воздуху пролетел, а потом стрелой понёсся и глубину леса.
ЛЕСНАЯ ГРАФИКА
Ночью выпал снег, лёгкий, пушистый, и всё равно удивляешься, как это тоненькие веточки удерживают столько снега. Невозможно отвести глаз от контрастных сказочных узоров. Кружится голова от этой лесной графики.
ПТИЦА БЕЗ ГОЛОВЫ
Предрассветные голубые сумерки. На той стороне реки, над чёрным забором леса, по небу разлит чуть розовый свет. Под лыжами поскрипывает снег. Потихоньку скольжу по набитой лыжне и посматриваю по сторонам. На вершине одной из елей что-то неопределённое привлекает мое внимание.
Шишка еловая?! Тогда почему она одна и растёт вверх... Птица? Но где же у неё голова? — подхожу ещё ближе, но никак не разберу.
На соседней ели замечаю движение. По голосам определяю, что это клесты. Видимо, они здесь и ночевали.
Странная птица, она оказалась величиной с воробья, вдруг вспорхнула с ели и полетела в сторону клестов. Головы у неё по-прежнему так и не было. Тут произошло самое удивительное.
Птица с ходу ринулась в крону ели. Поднялся птичий гомон. Клесты дружно разлетелись в стороны. А у незнакомки в лапках трепыхался клест. В воздухе закружились пёрышки. Сомнений не осталось: это был воробьиный сычик, самый маленький представитель отряда сов — гроза мышей и мелких птиц.
ВЫЖИЛИ И РАДЫ
После трескучих морозов и свирепых метелей выдалось яркое тихое утро. Нестерпимая белизна снега насильно жмурит глаза.
Внезапно в мои уши врывается весёлое, звонкое чириканье.
Звуки идут со стороны мохнатого, чуть припорошенного снежком кедра. Пристально осматриваю каждую ветвь дерева, но, увы, не вижу ни одной птицы. Удивляюсь: «Где же они?» А птицы, не замолкая ни на миг. ошалело щебечут, словно что-то случилось...
Может, и случилось? Неожиданно всё разом смолкло.
Ещё одна секунда, и полсотни воробьёв разлетелись с дерева в разные стороны. Тут я догадался. Птицы радовались хорошему утру, радовались, что выжили.
Алексей ЛЕОНОВ
Из далёкого детства
Замелькали в воздухе первые снежинки. Ветер гонит низкие кипучие тучи. Затихнет — и повалит снег.
Не проспать бы первого снега...
Засыпая, слышу, как остановился шум ветра в трубе, затихли тополь с березкой и ракита под окнами. Успокоились. Скорее бы зима! Скорее бы на охоту! Посмотреть в своём саду, в соседнем в осинничке. Туда-то сразу набегут косые.
Утром просыпаюсь в тревоге. Что-то не так вокруг, что-то произошло...
Так это же от света за окном. Снег выпал!
Слезаю с печки, ищу онучи, лапти...
— Далеко ли в такую рань собираешься? — спрашивает мать.
— На охоту. На улице-то снег.
От порога след к погребу — это отец ушёл за сеном. Воздух лёгкий, даже в ноздрях просторно. А как идти-то по первому снегу радостно! Будто ты появился на земном шаре первым.
В огороде никаких следов. Однако ружьё, на всякий случай, беру на изготовку. Когда косой выскочит, поздно будет хвататься за приклад, выхватывать из-за спины и наводить мушку. Не успеешь глазом моргнуть, как он тебе хвост показал — и скрылся.
А вот и след! На молодом снегу, словно в только что начатой тетради. Только читай!
И вдруг из снега поднялся заяц! Большой. Смешной какой-то.
«Б-бах, ба-бах»,—раздаётся мой выстрел.
Косой улепётывает как-то спирально и исчезает скоро — поминай как звали.
Возвращаюсь домой.
— Ушёл? Ах, домовой его возьми! — сокрушается мать.
— Вкусна зайчатинка, — смеётся за завтраком отец.
— Кабы настоящее ружьё — принёс бы косого.
— Будет и настоящее, погоди. Всему свой срок.
Уходя в школу, прячу своё «ружьё» за рундук, чтобы оно не попало с дровами в печку. Я делал его из сухой палки. Оно и в глубокий снег пригодится.
ВЫСТОЯЛА
Была зима сорок третьего года.
Наши войска выбили немца с берегов Зуши. Мне четырнадцать лет. По нашей, по свободной теперь земле, по сожжённым, стёртым с её лица деревням и сёлам мы идём туда, где люди два года жили в оккупации. Мы везём на салазках молоко и коровье маслице. Дошли слухи, что там враги поели весь скот— люди сидят без молока, но у них есть хлеб. Они как-то умудрялись пахать землю, растить зерно. А у нас с хлебом плохо...
Мы — это две мои тётушки и трое двоюродных братьев, моего возраста и помоложе.
Остаются позади наша Каменка, Подтатарское, Рогачёвка, Журавинка, Севрюково, Черемошны... В Черемошнах перед войной я лежал в больнице, где сельский доктор сохранил мне от ампутации ногу, а может быть, и жизнь. За Зушей, на подъёмистом берегу, — Петровское, незнакомая для нас земля.
Дорога сошла вниз, к речушке. По низине вдоль дороги появились старые ракитки. Когда-то их. было много. Они служили людям дорожными вехами, помогали в зимние бураны не сбиться с пути. И нам стало веселее с попутными деревьями.
Попалось и несколько сваленных ракит. Нетрудно было догадаться, что они упали от снарядов. Они мешали врагам, защищали наших. Но на большой полосе погибших за свою землю ракит одна уцелела — снаряд пролетел через её ствол, попал «в сердце» — отодрал полствола на вылете.
Мы стояли, смотрели через пробоину по очереди и восхищались:
— Вот это да! Вот это ракитка! Молодец! Выстояла!
СЕЗОННЫЕ ПРОСТЫНИ
Пришёл ко мне в один зимний день односельчанин развеять скуку игрой в шахматы. Играем, перебрасываемся словами о лисьих следах, о заячьих. Вдруг он спрашивает:
— Простыни развесил по саду — стиркой занимался, что ли?
По его взгляду в окно сообразил, о каких простынях речь. Отвечаю:
— Да, стирал. Пусть теперь поморозятся.
— Когда ты успел? Я же вчера поздно от тебя ушёл.
— Не спалось — стиркой занялся.
— Столько настирать вручную! Чтобы я на шестом десятке стиркой занимался...
— Что поделаешь — приходится, — сказал я, сдерживая улыбку.
Так и ушёл мой односельчанин убеждённым, что я всю ночь провёл у корыта, когда я и рук в тот вечер в воде не замочил, и простыней в саду не вывешивал.
Кто не занимался садоводством, тот может и не знать о всех трудностях этого на первый взгляд лёгкого занятия, и заяц для него просто милый трусливый зверёк. Для садовода же заяц — злейший враг. За одну зимнюю ночь он способен уничтожить несколько молодых яблонь, если они не обвязаны или не ограждены. Вот я и оградил свой не раз обглоданный сад проволочной мелкоячеистой сеткой. А ночью выпал пушистый снежок, убелил деревья и мою ограду. Утренний лёгкий ветерок местами стряхнул белую пелену — и оставшийся на сетке снег стал походить на простыни. Но не отличить естественной снежной белизны от искусственной — это надо ж быть большим лентяем, просто безразличным ко всему окружающему.
Дня через два «сезонных простыней» не стало, лишь в углу что-то серело, словно висела забытая прачкой тряпка.
Снова зашедший ко мне односельчанин спросил:
— Простыни высушил, теперь гладить?
— Не буду гладить, — ответил я с улыбкой. — Боками разгладятся.
— Да, ночи-то длинные, до утра проворочаешься — что угодно выгладится, — сказал он, расставляя шахматы.
