Знаток искусства и его пропагандист, эстет и декоратор, график и живописец, иллюстратор и музейный работник, редактор журнала и сочинитель либретто к балетам.
Это Александр Николаевич Бенуа (1870–1960). Он великолепно знал творчество русских и зарубежных художников, организовывал выставки, был хранителем Эрмитажа, написал книги о мастерах живописи, создал декорации в театрах Москвы, Петербурга, Парижа, в городах Италии и Америки, один из инициаторов появления художественного объединения «Мир искусства».
Александр родился в Петербурге в семье талантливых художников. Отец, Николай Леонтьевич, был академиком архитектуры, спроектировал жилые дома в Петербурге, здания в Павловске и Петергофе. Мать, Камилла Кавос, происходила из семьи венецианского архитектора, принимавшего участие в строительстве и реконструкции театральных зданий.
Художественная среда окружала Александра с детства и во многом способствовала его эстетическому развитию. Он полюбил старинный Петербург с пригородами, театр, музыку, живопись. Брат Альберт учил Сашу писать акварели, скульптор А. Обер занимался с ним рисованием. Мальчик обожал читать книги по истории искусств из семейной библиотеки. Посещая частную гимназию Карла Мая, Саша успевал ходить ещё и на занятия в Академию художеств. Но предпочёл поступить в Петербургский университет на юридический факультет, и учёба не мешала ему получать художественное образование самостоятельно. Двадцатитрёхлетний Александр, изучая «Историю живописи в XIX веке» Р. Мутера, осмелился предложить автору дополнить книгу недостающим разделом о русском искусстве, который написал сам. Это была проба пера начинающего искусствоведа. Запомним год дебюта молодого автора — 1893.
В семье Бенуа придерживались консервативных убеждений и национальных ценностей. Родителям была ближе современность, зато юный Александр искал вдохновение в прошлом, стремился к объединению разных культур. Он обладал редкой зрительной памятью и мог легко воспроизводить увиденное через несколько десятков лет.
Ещё в гимназии Александр сдружился с К. Сомовым, Л. Бакстом, ставшими впоследствии членами общества «Мир искусства» (1898-1927 годы). Вместе с Сергеем Дягилевым Бенуа стал редактором журнала «Мир искусства». «Мирискуссники», как их называли, положили в основу своей деятельности эстетический принцип (воспитание красотой) и объявили войну всякой пошлости, безвкусице и мещанству. Они были убеждены в облагораживающей роли искусства.
Незабываемыми были путешествия Александра Бенуа во Францию. Первое в 1896 году, второе в 1905 году. Он посещал пригород Парижа Версаль и зарисовывал его виды. Так появились акварели, составившие серии о версальских парках и прогулках Людовика XIV. Несколько работ художника приобрёл в свою коллекцию П. Третьяков.
В 1905 году в одной из лучших петербургских типографий Александр Николаевич издал свою «Азбуку в картинах». Книга вышла нарядная, красочная, украшенная изящным орнаментом. В книжке соединились сюжеты русских сказок, средневековых баллад и «исторических фантазий» в духе Франции XVII и России ХVIII века. «Сказочное царство» увлекало ребёнка весёлой игрой, забавной выдумкой, увлекательным зрелищем из мира фантастики и волшебства. Здесь не было места для правды жизни и повседневности.
Бенуа выступил в трёх ипостасях: как автор-составитель, иллюстратор и оформитель. Он сам выбирал сюжеты, компоновал иллюстрации. Чтобы помочь ребёнку зрительно запомнить букву, он создал картинки со многими действующими лицами. Сюжеты разные: сказочные, мифологические, исторические, бытовые. Можно долго разглядывать их и даже любоваться ими. Соединились учение и развлечение. Но главное, конечно, приобщение к красоте. Какой простор фантазии, выдумке, изобретательности! А сколько мелких деталей!
Давайте рассмотрим титульный лист. Над заголовком книги разместились розовые облака с эльфами и рождественской ёлочкой с зажжёнными свечками. Слева и справа, словно занавес, спускаются вниз желто-голубые мантии двух фей. А под заголовком кого только нет! И факир, и петрушка, и индеец, и астроном, и попугай, и мартышка, и бьющие фонтаны из двух цилиндров… Ожившие облачка сдувают чертенят: пусть не мешают детишкам!
Три мудрые совы с медалями не оставляют сомнения в утверждении «Ученье — свет, а не ученье — тьма». И вот уже три отрока, забыв о волшебных туфлях, сабле и кивере, читают книжку лёжа!
Ах, это был вовсе не факир! Буква А исправляет нашу ошибку. Жёлтый занавес раскрывается, и из него выходит арап в шароварах, с кривой саблей и двумя кинжалами, с султаном на чалме и браслетами на ногах. Какой у него устрашающий вид! И ещё крокодильчики движутся навстречу друг другу.
На второй странице из тёмного леса вылетает в ступе и с метлой Баба-Яга. И детишки бросают от ужаса корзинку с грибами. А рядом на соседней странице маленький волшебник в колпаке произносит заклинания, чтобы обездвижить или расколдовать великана.
Ух, теперь страх проходит, и мы видим вполне мирные картинки: слева игрушечный городок и маленький генерал в папахе на деревянном коне, а справа широкий дачный двор перед двухэтажным особняком, отражающимся в прямоугольном бассейне. Найдите дедушку на этой картинке! Верно, он нуждается в помощи, поэтому его сопровождают внуки. А вот на другой страничке он уже наблюдает за игрой детишек в жмурки. Жуки же всех мастей и видов ползают внизу листа и приветствуют своего короля.
Буква Е уносит нас в Египет, мы видим пирамиды и памятники, отдыхающих бедуинов, колесницу и башню со стилизованными божествами.
Невозможно оторваться от книжки! Рисунки крупные, цветные, шрифт выразительный. Каждая новая страничка уносит нас в разные миры. Вот звёздное петербургское небо и астрономы с подзорными трубами, а здесь игрушечный рай для ребёнка.
Сорок страниц занимательного листания страниц! Только, видимо, без взрослых малышу не справиться. Книжка явно адресована семье просвещённого интеллигента. В ней представлены русская старина и сказки («Баба-Яга», «Царица», «Сласти»), французское рококо и русский ХVIII век («Звёзды», «Въезд», «Карлик»). Ребёнку нужно объяснить, кто такой Иона и что такое йод.
«Азбука в картинах» — своего рода образец — тонкой, искусной стилизации. Здесь экзотический арап соседствует с лубочными царевнами, легкокрылые сильфиды — с Бабой-Ягой, оловянные солдатики — со средневековыми шутами.
Азбука населена волшебниками и феями. А если найдётся бытовая картинка, то мы увидим лужайку, напоминающую версальские боскеты, мальчишек, с победным кличем несущихся к костру, подражая фениморкуперовским индейцам (буква Н). Мир безоблачного детства детей из семьи помещика-дворянина.
Во многих рисунках повторяется один и тот же элемент — занавес. Театр олицетворяет иллюзию жизни. В книжке есть кулисы, занавес, мизансцены. Вот и буква Т — «Театр». Дети восхищённо рукоплещут чудесам, происходящим на сцене. Тот же театральный мотив повторяется в «Фокуснике».
Да, рассматривание книжки превращается в радостное зрелище.
Представим себе один обычный день из жизни Александра Бенуа. Он успевал поработать в своей мастерской над рисунками или картинами, приехать в театр, где готовились декорации и костюмы, написать статью и письма.
Знание истории, архитектуры, костюмов помогало ему создавать иллюстрации к произведениям А.С. Пушкина «Пиковая дама» и «Медный всадник». Над ними он работал в течение нескольких лет (1903-1922 годы).
По-настоящему Александр Николаевич был увлечён театром. Сначала оформил оперу Р. Вагнера «Гибель богов», а для балета «Павильон Армиды» выполнил декорации и либретто. Декорации и либретто написал и к балету И. Стравинского «Петрушка». Предложил создать частную балетную труппу «Русские сезоны» и помогал в создании спектаклей «Жизель», «Соловей», чтобы познакомить европейскую публику с русским искусством.
А. Бенуа вместе с К. Станиславским и В. Немировичем-Данченко руководил Московским Художественным театром (1913-1915 годы), участвовал с М. Горьким в организации Ленинградского Большого драматического театра. После революции работал в организациях по охране памятников, много сделал для организации выставок и изучения картин в Эрмитаже (1918-1926 годы).
В 1926 году Александр Николаевич оформил спектакль «Свадьба Фигаро». Это была последняя его работа в России. Разочарование в новой власти, финансовые и семейные трудности спровоцировали его принять решение об отъезде во Францию.
В эмиграции Бенуа поддерживал антрепризы Сергея Дягилева, иллюстрировал книги разных авторов, в том числе повесть А.С. Пушкина «Капитанская дочка», по памяти воссоздавал виды любимого Петербурга. Работал он в Гранд-опера, в Ла Скала. Но в музыке страстно любил русских композиторов: Чайковского, Бородина, Римского-Корсакова. Для кинематографа он обращался к образам Ф.М. Достоевского, к русским темам. В Москве чудом сохранились акварели костюмов к фильму о Наполеоне французского режиссёра А. Ганса. Тоска по родине заглушалась работой над мемуарами «Мои воспоминания», начатыми в 1934 году и изданными в Москве в 1980 году в пяти книгах.
Александр Бенуа
Мой город
«Открывал» я Петербург в течение многих лет, в сочетании с собственными настроениями и переживаниями, в зависимости от радостей и огорчений своего сердца.
О, как я обожал петербургскую весну с её резким потеплением и особенно с её ускоренным посветлением. Что за ликование и что за щемящая тоска в петербургской весне... И опять-таки я ощущал как нечто исключительно чудесное и патетическое, когда, после сравнительно короткого лета, наступала «театрально эффектная» осень, а затем «оглянуться не успеешь, как зима катит в глаза». Зима в Петербурге именно катила в глаза. В Петербурге не только наступали холода и шёл снег, но накатывалось нечто хмурое, грозно мертвящее, страшное. И в том, что все эти ужасы всё же вполне преодолевались, что люди оказывались хитрее стихий, в этом было нечто бодрящее.
Именно в зимнюю мертвящую пору петербуржцы предавались с особым рвением забаве и веселью. На зимние месяцы приходился петербургский «сезон» — играли театры, давались балы, праздновались главные праздники — Рождество, Крещение, Масленица. В Петербурге зима была суровая и жуткая, но в Петербурге же люди научились, как нигде, обращать её в нечто приятное и великолепное. Такой представлялась мне петербургская зима и в детстве, и это несмотря на то, что зима неизменно влачила за собой всякие специфические детские болезни. Позже наступление её означало ещё и начало многострадального «учебного года»!
Именно в мягкие июньские вечера, совпадающие с особенно ликующими моментами моих личных переживаний, я стал сознавать и свою влюблённость в родной город, в самое его лицо и в его персону. Красив и поэтичен Петербург бывал в разные времена года, но действительно, весна была ему особенно к лицу. Ранней весной, когда скалывали по улицам и площадям кору заледенелого снега, когда между этими пластами по открывшейся мостовой неслись откуда-то взявшиеся блиставшие на солнце ручьи, когда синие тени с резкой отчётливостью вылепляли кубы домов и круглоту колонн, когда в освобождённые от двойных рам и открытые настежь окна вливался в затхлую квартиру «новый» воздух, когда лёд на Неве набухал, становился серым и, наконец, вздымался, ломался и сдвигался с места, чтобы поплыть к взморью,— петербургская весна была уже изумительна в стихийной выразительности своего пробуждения. Не могло быть сомнения, что одно время года сменяло другое.
Но когда, наконец, новый порядок бывал окончательно установлен, наступало поистине благословенное время. Суровый в течение месяцев Петербург становился ласковым, пленительным, милым. Деревья в садах покрывались нежнейшей листвой, цвела дурманящая сирень и сладко-пряная черёмуха, стройные громады дворцов отражались в свободно текущих водах. Тогда же начинались (в ожидании переезда на дачу) паломничества петербуржцев, соскучившихся по природе, на Острова, и начиналось гуляние нарядной толпы по гранитным панелям набережной — от Адмиралтейства до Летнего сада. Самый Летний сад заполнялся не одними няньками с детьми да старичками и старушками, совершавшими предписанную гигиеническую прогулку, но и парочками влюблённых.
Из всяких воспоминаний о петербургской весне мне особенно запомнились какие-то «плавания» в тихие белые ночи по шири нашей красавицы-реки. Совершались эти поездки то на суетливо попыхивавшем пароходике, то на бесшумно скользившем ялике, едва колыхавшем водную гладь.
Белые ночи — сколько о них уже сказано и писано. Как ненавидели их те, кто не могли к ним привыкнуть, как страстно любили другие.
Но нигде белые ночи так не властвовали над умами, не получали, я бы сказал, такого содержания, такой насыщенности поэзией, как именно в Петербурге, как именно на водах Невы. Я думаю, что сам Петр, основавший свой Петербург в мае, был зачарован какой-нибудь такой белой ночью, неизвестной средней полосе России.
Увы, весенние и летние недели протекали быстро, и кончались белые ночи. Наглядно этот поворот от светлой поры к потемнению (а дальше к зимней тьме и стуже) выражался тогда, когда на улицах Петербурга снова зажигали фонари, что происходило около 20 июля (старого стиля). И сразу тогда чувствовалось, что скоро лету конец.
К Петербургу я буду возвращаться в своих воспоминаниях по всякому поводу — как влюблённый к предмету своего обожания.
Литература
- Бенуа А.Н. Мои воспоминания: в 5 кн. [изд. подг. Н. И. Александрова и др.]. — М.: Наука, 1980.
- Липович И. Азбука в картинках Александра Бенуа: [о работе над иллюстрациями к изданию 1905 года] // Детская литература. — 1969. — № 1. — С. 48-52.
- Вдохновитель «Мира и искусства»: Александр Бенуа// Детская «Роман-Газета». — 2012. — № 1.
- Одарённый мастер художественного искусства Александр Бенуа: [страницы биографии и творчества известного русского художника и историка искусств]// Детская «Роман-Газета». — 2020. — № 7.