Top.Mail.Ru
Он и она
Круг чтения

Пушкин и его жена

Два времени, два разных события, но памятны оба. Одно относится к юношеству, другое к молодости. Но каждое из них рисует образ поэта, делающего свой выбор.

Сначала этот выбор случаен и ничем не подкреплён, кроме вспыльчивого состояния и дани преходящей моде. После меняются причины, и сам выбор становится плодом долгих поисков и ясного представления о том, как дОлжно быть.

В день рожденья Пушкина листаем альбом воспоминаний.

 

Н. Юрьева

 «Сегодня я люблю, сегодня счастлив я...»

За окном класса синеет высокое небо, а рассеянный толстый профессор математики Карцов как ни в чём не бывало скрипит по доске мелом, записывая алгебраические задачи. Лицеисты заняты каждый своим делом: кто-то усердно переносит в тетрадь задачи с доски, кто-то готовит следующие уроки, а кто-то просто мечтает. Иван Пущин украдкой посматривает на своего друга, Александра Пушкина. Чем он занят? Неужели математикой?

Профессор Карцов давно уже махнул на него рукой: пусть себе сочиняет стихи, это у господина Пушкина получается куда лучше, чем решение примеров. Пушкин нетерпеливо покусывает перо, мысли его далеко. Зато «бес стихотворства» — вот он, рядом. Вдруг, блеснув глазами, Александр стремительно начинает писать... Пущин понимающе улыбается — его друг Пушкин тоже стал «Сердечкиным». Так в Лицее называют всех влюблённых. Что же выходит из-под его пера? Пущин осторожно заглядывает в тетрадь друга:

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь — и я влюблён!

Так и есть. Четырнадцать лет, первая любовь. Настоящая, нет ли — никто из них не задумывается. Да и так ли это важно, когда любишь? «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких, для молитв...» — напишет поэт позднее. Всё к ногам того, кого любишь — и вдохновенье, и стихи, и молитвы. И «звуки сладкие», ведь «и любовь — мелодия».

И в беспокойстве непонятном

Пылаю, тлею, кровь горит,

И все языком, сердцу внятным,

О нежной страсти говорит...

Знакомое состояние? Строки эти Пушкин посвятит уже другому предмету обожания, сестре своего лицейского товарища Екатерине Бакуниной. И так же искренне, как в первый раз, будет верить, что эта любовь — настоящая. А ведь когда любишь, только так и бывает.

«Сегодня я люблю, сегодня счастлив я!» — божественный дар юности, у которой ещё столько всего впереди! Разве мог Александр Пушкин, уже год проучившийся в Лицее, знать, что в это самое время в семье Гончаровых появилась на свет дочь Таша — будущая красавица Наталья Николаевна. Они встретятся только через шестнадцать лет, и эта встреча станет главной в жизни поэта, изменив весь ход его судьбы.

 

Т. Галушко

«Я женат и счастлив...»

18 февраля 1831 года Пушкин женился на юной Наталье Гончаровой.

Свадьба была в Москве. В церкви Большого Вознесения во время венчания было не протолкнуться. О красавице невесте рассказывали, как в сказках принято,— словами восхищёнными и величавыми.

Знакомая Пушкина певица-цыганка так передавала свои впечатления:

«Раз всего потом довелось мне его видеть... Гляжу, богатейшая карста, новенькая, четвернёю, едет мне навстречу. Я было свернула в сторону, только слышу громко кто-то мне из кареты кричит: "Радость моя, Таня, здорово!" Обернулась я, а это Пушкин, окно спустил, высунулся в него сам и оттуда мне рукой поцелуй посылает. А подле него красавица писаная — жена сидит, голубая на ней шуба бархатная,— глядит на меня, улыбается».

Пушкины уезжали в Петербург.

Ещё в марте просил Пушкин друга П.Л. Плетнёва нанять дачную квартиру в Царском Селе. «Садика не нужно,— уверял поэт,— под боком будет у нас садище...»

Священные царскосельские парки, в которых прошла юность, манили его. Он начинал новый жизненный круг. И ему хотелось, чтобы молодая жена вошла не только в будущий мир их совместного существования, но и увидела его прошедшую юность: Лицей, озеро, бронзовые статуи над медленной водой, алые сладкие заросли роз — мир его поэзии.

Они поселились в небольшом деревянном доме с верандой.

Дом цел и поныне. Чудом пережил бури революции, войны, немецкое нашествие, не поддался он безмолвной и яростной силе времени. Всё так же распахнуты на две улицы его окна с кисейными шторами, бальзамины и гортензии цветут в горшках, пчёлы жужжат...

В верхней надстройке — мезонине — в кабинете Пушкина благоухает букет жасмина. Ветерок шелестит рукописями на столе. Рукописи с угла прижаты бронзовым прессом. Крылатый золочёный сфинкс — память о друге Дельвиге. Этот пресс Пушкин подарил своему «лицейскому брату» Антону Дельвигу за год до его безвременной кончины.

А над диваном — изображение Мадонны с младенцем.

Эту картину Пушкин как-то увидел в магазине, и женщина на полотне напомнила ему своим детским чистым выражением Наташу Гончарову, тогда ещё невесту.

«Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды; я бы купил её, если бы она не стоила 40000 рублей».

В кабинете — гравюра с той же картины. То, давнее впечатление от картины не изгладилось, оно породило одно из самых глубоких пушкинских стихотворений:

В простом углу моём, средь медленных трудов.

Одной картины я желал быть вечный зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наги божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом, в очах —

Взирали кроткие, во славе и б лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Обычно Пушкин писал у себя наверху почти до обеда. В отворённую дверь балкона палило солнце. Лето 1831 года было жарким.

Жена читала внизу. Ему было хорошо и спокойно от сознания, что она где-то рядом. Ходит по дому лёгкими быстрыми шагами, говорит с кухаркой, ставит букеты, подушку вышивает для московского друга Нащокина. Хозяйка дома.

В России хозяйничала холера. Вокруг больших городов замкнули цепи карантинов — все дороги были перекрыты. Крестьяне бунтовали от голода и болезни. Сестра Ольга Сергеевна осталась в Петербурге и оказалась отрезанной от них. И только здесь, в Царском Селе, где они жили, был остров счастья.

И писал Пушкин в совсем новом для себя роде — он писал сказку. Сказку о торжестве добра нал злом, о волшебной энергии любви. Сказку о трёх сёстрах, богатыре Гвидоне и царевне-Лебеди. В этой сказке любовь одолевала все преграды. Она напоминала «Руслана и Людмилу», первую пушкинскую поэму, начатую им здесь же, в Царском Селе, в последний год Лицея.

Конечно, он и предполагать не мог, что когда-нибудь эта сказка станет любимым чтением всех детей России, что мамы и бабушки будущею века, читая вслух эти прекрасные весёлые стихи, будут объяснять детям, что такое верность, милосердие, жадность, зависть, ложь...

По вечерам они с женой гуляли в парке. Мальчики-лицеисты попадались им навстречу. Кланялись Пушкину. И он кивал им дружески и чуть-чуть грустно. Однажды Пушкин попросил одного из них принести ему на дачу несколько книг из лицейской библиотеки — они понадобились ему для работы. Лицеист переступил порог его кабинета краснея от смущения, Пушкин расспрашивал его о преподавателях, о товарищах, спрашивал и о своих книгах... Лицеист горячо приглашал его зайти в Лицей.

После ухода лицеиста Пушкин долю не спускался вниз, хотя в гостиной он слышал — у жены были гости.

Ему вспомнился Дельвиг, неожиданно умерший перед самой его, Пушкина, свадьбой. Высоколобое лицо, большие близорукие глаза, добрые губы. Как он с невозмутимым видом шутил...

Ему вспомнился Пущин. Большой Жанно, Иван Великий, сосед, всеобщий судья и замиритель. Кюхельбекер вспомнился. Кюхель, тощий Вилли, неуклюжий меланхолик...

Где они? Сибирь приняла их, Пущина и Кюхельбекера, в свои каторжные тиски. Царь Николай не был похож на сказочного злодея Черномора, но победил витязей, готовых на подвиг.

Однако в это лето Пушкину хотелось поверить в возможность чуда. Почти поверилось. Ведь жила, дышала, двигалась рядом с ним красавица жёнка, родные царскосельские своды деревьев шелестели листвою. Дышалось молодо.

На ясном закате, во время прогулки, Пушкины встретили в парке царя с царицей. Царица пришла в восторг от молодой «поэтши», сказала, что ждёт её на дворцовых балах. Царь улыбнулся Пушкину, предложил заниматься в архивах Историей Петра I. А ночью Пушкину приснилось: по озеру плывёт лебедь, и чёрный коршун вьётся над ней. Он проснулся от сердцебиения. 

Пошли дожди. Пушкин слышал, как стучат капли по крыше мезонина, и думал о своём Онегине.

Роман был завершён. Пора было посылать и типографию последнюю главу. Но что-то не давалось, какое-то беспокойство томило Пушкина. Евгений Онегин, убивший на дуэли друга, снова встретивший и полюбивший Татьяну, переродился. Но как заставить поверить и это читателя, как раскрыть душу замкнутого, всегда ироничного героя?

В конце августа, под мерный шум дождя, Пушкин сочинил для своего героя письмо. Письмо любви и надежды. Читателю предоставлялась возможность убедиться: чудо возрождения произошло. Холодного эгоиста преобразили возможность счастья, радость жить для другого.

Эго письмо Пушкин своему герою «подарил». Когда-то, мною лет назад, он написал это письмо женщине, которую любил и утратил навеки. Вся доброта и горячая нежность пушкинского сердца стали теперь онегинскими стихами.

Наталья Николаевна любила, когда к ним к обеду приходил живший поблизости В. Л. Жуковский. Шуткам не было конца. Жуковский тоже писал сказку — «О царе Берендее», и они с Пушкиным читали ей новые страницы.

― Ну что, у кого лучше?

Нередко заглядывала к ним в гости приятельница поэтов, черноокая Александра Осиповна Россет. Она, смеясь, спрашивала:

― Ну что, готовы ли щи из щавеля и котлеты из шпината?

Эти блюда считались полезными во время холерной эпидемии. Правда, Жуковский предпочитал бараньи отбивные.

По соседству, в Павловске, жили на даче родители Пушкина — Сергей Львович и Надежда Осиповна. Матери часто нездоровилось, но она старалась не пропускать случая, если кто-нибудь из знакомых приглашал её прокатиться в коляске до Царского Села.

Особым днём было для Пушкиных 27 августа — день Бородинской битвы, а также день рождения Натальи Николаевны. В этот день обед был торжественным и многолюдным. Сергей Львович привёз молодой невестке коралловый браслет. Всех смешил молодой писатель, недавно поселившийся в Петербурге,— Николай Гоголь. Он прочёл несколько страниц из своей первой книжки с чудным названием «Вечера на хуторе близ Диканьки». Книжка эта как раз печаталась, и Гоголь рассказывал, что наборщики в типографии до слёз хохочут, набирая его текст.

У Гоголя был высокий завитой хохол и пёстрый жилет. Он втайне смущался и по ошибке несколько раз назвал жену поэта — Надеждой Николаевной.

― Мои повести,— объяснил он,— рассказы разных людей, записанные рыжим пасечником. Его так и прозвали — Рудый Панько. — И подмигивал. Какой там пасечник! Всё это его, Гоголя, «побасенки».

А у Пушкина была своя тайна. Вот-вот должна была появиться на прилавках магазинов книга его прозы — «Повести И.П. Белкина».

Тот лицеист, что приносил поэту книги из лицейской библиотеки, увидел «Повести Белкина» в кабинете Пушкина, раскрыл и зачитался.

― Кто этот Белкин?

― Кто бы он там ни был,— лукаво усмехнулся Пушкин,— а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно!

Чудо превращения поэта в прозаика, Пушкина — в Белкина тоже совершилось здесь, в уютном деревянном доме, летом 1831 года, в царскосельской тишине.

Но знатоков не проведёшь! Сразу догадались: ТАК писать способен только Пушкин. Он один. И раскупили весь тираж мгновенно.

Последний день на даче был лицейским днём — 19 октября.

Они нарочно так долго не переезжали в город. Золотая осень разомкнула торжественное великолепие своих сводов. Парки осыпались. Пахло сырой листком. Птичьи косяки проносились под ними.

Вещи были собраны. Книги увязаны. Наутро — отъезд в Петербург.

Но ещё длилось сегодня, 19 октября 1831 года.

Пушкин вспоминал юность, и чудилось: это её золотой свет горит за окнами, не остывая в смеркающейся дождливой дали.

Для того, чтобы мы могли качественно предоставить Вам услуги, мы используем cookies, которые сохраняются на Вашем компьютере. Нажимая СОГЛАСЕН, Вы подтверждаете то, что Вы проинформированы об использовании cookies на нашем сайте. Отключить cookies Вы можете в настройках своего браузера.
Согласен