В своих рисунках Юрий Васнецов пленительно соединил сказку и явь. Но только сказка народная, а явь вятская.
Праздничный, яркий колорит в сказочных иллюстрациях соединяется с более сдержанным, реальным фоном улиц родного города художника — Вятки.
Юрию Васнецову нравилось писать масляными красками натюрморты и пейзажи, иллюстрировать сказки. Среди его любимых сказочных персонажей медведь, лиса, заяц, мыши, ежи. С удовольствием он рисовал и ярких снегирей, и даже усатых тараканов! А какие получались чёрные в золотых яблоках коньки, горделивые петухи-падишахи, изящные барашки, хитрые лисички, самодовольные коты!
Рисунки Юрия Васнецова интересно разглядывать. Особенно много вариаций с чёрными котами. На одном кот, с длиннющими усами, с белым бантом, в синей рубахе, пляшет на лавке с белой кошечкой в юбочке, а рядом с ними резвятся шестеро котят. На другом рисунке кот, словно франт в сапогах с калошами и зонтиком, танцует перед белой кошечкой. На третьем — кот в валенках, сидя на деревянном стуле, сбивает длинным пестом в ступе маслице, а мышка с мышатами и сорока наблюдают за его стараниями.
А вот по улице идёт важный кот с розовым бантом на шее и в валенках с узорами, несёт подрумяненную булку с хрустящей корочкой. А вокруг деревья, засыпанные снегом домики уездного городка, из труб дым столбом. Проходит кот под низким фонарём с выпуклыми стёклами. Если закрыть ладошкой сказочного прямоходящего кота, то пейзаж в этой иллюстрации существует совершенно независимо, напоминая законченную картину. И в этой конкретной обстановке сельской улицы фантастический кот шагает непринуждённо и невозмутимо. И сказка с явью соединилась!
Юрий Алексеевич признавался, что из всех времён года предпочтение отдавал первому весеннему месяцу, когда всё распускается и радуется солнышку (в апреле он родился!), декабрю, когда устанавливают новогоднюю ёлку, и иней сияет, и всё бело кругом, сентябрю, когда небо синее, воздух прозрачнее, природа звучнее, чем летом, а пейзажи интереснее по цвету. Нежность голубых незабудок с жёлтенькими пятнышками в серединке, душистый ландыш, яркость цвета и аромат сирени — самые любимые чудеса природы, по словам художника.
А какой таинственный лес на рисунках к сказке Л. Толстого «Три медведя»! Дремучий, мрачный, он чёрной еловой стеной встаёт на заднем плане. В нём царит тишина и колдовство, нет тропинок и полянок, потому и страшно.
Во всех этих рисунках проявлялись впечатления детства: дорожка, похожая на ту, по которой он бегал за малиной в лес, озерцо с серо-голубым льдом, как на катке в вятском городском саду. Юрий Алексеевич до такой степени не мог забыть своё вятское детство, что стал детским художником:«…Всё ещё живу тем, что запомнил и видел в детстве».
Замечательный иллюстратор детских книжек Юрий Алексеевич Васнецов (1900-1973) родился в Вятке, старинном русском городе. Его семья состояла в отдалённом родстве с известными русскими живописцами Виктором и Аполлинарием Васнецовыми, другой родственник был фольклорист Александр Васнецов, который собрал более 350 народных песен северной России. Отец художника — священник, мать — вышивальщица и кружевница. Ещё мальчиком Юрий работал на кустарном складе: создавал на деревянных шкатулках летние и зимние пейзажи со зверушками. Он шил сапоги и переплетал книги, расписывал печи и дуги.
В 1921 году Юрий Васнецов приехал в Петроград и поступил на живописный факультет Академии художеств. Особую роль оказали на него преподаватели К. Петров-Водкин, А. Рылов. С 1926 года начал подрабатывать в Детгизе под руководством В.В. Лебедева. Там Юрий познакомился с поэтами С. Маршаком, К. Чуковским, Н. Заболоцким, подружился художниками Н.А. Тырсой, Н.М. Олейниковым, Н.Ф. Лапшиным, Е.И. Чарушиным, В.И. Курдовым.
В 1930-х годах Васнецов стал известным и узнаваемым иллюстратором книжек: «Болото» В. Бианки, «Конёк-Горбунок» П. Ершова, «Путаница» К. Чуковского, «Три медведя» Л.Н. Толстого и других. В 1971 году Васнецову присудили Государственную премию за книги «Ладушки» и «Радуга-дуга».
Васнецов создавал иллюстрации к народным песенкам, потешкам, сказкам и от выбранной темы не отступал, открывая читателям огромный привлекательный мир, который за много лет насыщенной творческой жизни так и не смог до конца исчерпать.
Многие признавались, что не получалось записать интервью с художником. Но писатель А. Крестинский, по-моему, хорошо объяснил, почему так выходило: Юрий Алексеевич больше молчит, а рука рисует. Только близким он рассказывает о далёком вятском детстве. И этот рассказ, «трогательный, непосредственный, сбивчиво-взволнованный и необычайно острый по художественному видению», записан женой художника — Галиной Михайловной, которой удалось записала эти воспоминания с присущей Васнецову интонацией.
А. Крестинский
Художник
Юрий Алексеевич Васнецов
Удивительная, счастливая судьба! Всякому он нужен, каждому необходим, в любом доме рады ему. Какие же чудеса скрываются в его книжках-картинках, если с одинаковым чувством тихой радости разглядывают их и взрослые и дети!..
Я сам люблю погрузиться в их пёструю, сказочную жизнь, словно с головой уйти, спрятаться в звенящую, дурманящую июльскую траву. С ярких картинок приветливо глядят на меня симпатичные коты и мыши, волки и медведи, зайцы и бараны, кони и совы... Здесь можно увидеть диковинные деревья: и сказочную красавицу ель, и берёзу — царицу всех берёз, и короля дубов, и рябину — всем рябинам мать. И синее море неописуемой синей красоты!
За долгие годы каждодневной творческой работы Юрий Алексеевич не просто сделал столько-то книжек и сто раз по столько-то иллюстраций. Нет! Главное в другом: он создал своей фантазией целостный сказочный мир с его законами, нравами, обычаями. Над этим миром всегда светит доброе солнце и не менее добрая луна, в нём все трудятся, поют и пляшут, а если и сердятся друг на дружку, то самую малость, чуть-чуть, даже и на ссору те похоже...
Завидный мир!
Когда я вижу Юрия Алексеевича, приглядываюсь к его мягкой походке, уютным движениям, прислушиваюсь к колыбельным интонациям его голоса, я начинаю понимать происхождение его сказочного зверушьего народца. В каждом персонаже — частица души художника, каждому он передал, подарил что-то своё, васнецовское. Этому — взгляд, тому — походку, третьему — повадку, а четвёртому — даже не знаю что... Неуловимо порой это родство. Им дышишь, как воздухом, а увидеть не можешь.
Когда работает художник? Когда в руке его кисть?
Он работает всегда, каждую минуту. На рыбалке, в лесу — собирая грибы, дома — сидя у окна, на улице — во время прогулки, в лодке — на вёслах, даже за столом — обедая... Всюду.
Вот он только что был с вами, общался, шутил, раскатывался негромким смешком — и тотчас отключился, уединился, погрузился в созерцание одному ему ведомых картин. «Мысли идут,— говорит Юрий Алексеевич,— они проходят, а я искусство ищу...»
Он прост и естествен, как природа. Потому, наверно, я и воспринимаю его как неотъемлемую часть природы. Ель шумит, птица летит, сосна скрипит, рыба плещет. Юрий Алексеевич идёт...
Вот он идёт с корзинкой и палочкой из лесу. Люди бог знает куда ездят за грибами — на восемнадцатый, на двадцатый километр, а то и на Выборгское шоссе — на самый аж сотый! Я и сам так. Кажется, дальше — больше. А он побродил где-то рядышком и, глядишь, несёт полный кузовок розовых волнушек и лиловатых груздей. А ещё несёт листья, веточки, цветы. Разложит их дома на столе и начнет срисовывать — тщательно, детально, точно, как добросовестный ученик. Я поглядел раз и удивился: никакого чуда... А когда же, думаю, чудо-то начнётся?..
И вот через несколько дней я подымаюсь в мансарду к Юрию Алексеевичу, что на самом берегу озера, с окнами на все четыре стороны света — и вот оно, чудо! Даже глаза захотелось зажмурить, а потом открыть и проверить, не сон ли. Передо мной на листе бумаги причудливый, изощрённый, фантастический узор, в котором с трудом угадываются давешние скромные листики и веточки.
А что ещё несёт он из лесу, какие мысли, образы пришли к нему на безымянной опушке, в овраге, на змеиной брусничной поляне, у края ядовито-зеленой болотины — это тайна. Пока тайна.
Чем больше я узнаю Юрия Алексеевича, тем серьёзней задумываюсь над тем, что же такое детство. Общеизвестный факт: в четырнадцать-пятнадцать лет Пушкин и Лермонтов писали такие стихи, в которых мы справедливо видим признаки зрелой души. А теперь подумайте: как же интенсивно, как наполнение надо прожить эти первые четырнадцать-пятнадцать лет, чтобы к исходу их столь удивительно созреть! Дело ведь не только в природном гении.
Как часто люди торопятся скорей вырасти, стать взрослыми и ни во что не ставят свое детское состояние. Это для них нечто переходное, нестоящее — мол, вырасту, тогда всё и начнется...
Как это неверно! Детство не переход, не «между прочим», не мостик, за которым лежит страна всемогущих взрослых. Нет, детство — это настоящая жизнь, полная глубочайших переживаний, открытий, насыщенная событиями и поступками, во всяком случае, не меньше, чем жизнь взрослых.
Если представить себе нынешнее искусство Юрия Алексеевича Васнецова как полноводную реку и отправиться вверх по её течению в поисках истока, в конце концов придешь в страну детства, о котором сам Юрий Алексеевич сказал однажды: «Все ещё живу я всем тем, что запомнил и видел в детстве... Это все мои впечатления детские...» (А речь шла о книге «Радуга-дуга», законченной на семидесятом году жизни!).
Юрий Алексеевич Васнецов не пишет воспоминаний. Он такой человек: сам больше молчит, а кисть в его руке поёт себе и поёт. Но иногда дома, за круглым столом, под уютным абажуром, он вспоминает свои детские годы и рассказывает о них близким людям. И если сейчас мы можем прочесть трогательный, непосредственный, сбивчиво-взволнованный и необычайно острый по художественному видению рассказ Юрия Алексеевича о далёком его вятском детстве, то благодарить за это мы должны жену, друга и помощницу Юрия Алексеевича — Галину Михайловну Васнецову, которая тщательно и точно записала за ним эти воспоминания, сохранив даже интонацию.
Юрий Васнецов
Моя Вятка
Сказки я с детства очень любил — читала мне мама... Из Сытинских книжек — ой, книжки эти мне нравились, обложка лаковая! — вырезал я картинки для панорамы. Я их, эти картинки, промазывал стеарином, чтоб они промаслились, стал цвет ярче, и — в ящик, оклеенный обоями. Сам ящик сделал, внутри свечу зажигал, устраивал панораму.
Был я очень впечатлительный мальчишка — помню, как уютно в Вятке было... Вспоминаю предметы — как пыль лежит, мои вещи, лыжи, всякую мелочь. Вспоминаю нашу голубую комнату, на ёлке игрушки все блестят... Тут кровати. Лиза, Саня, Маня. А как из кухни выйдешь — лежанка. Я на лежанке спал. Тут стоял комод, мешок холщовый на нём, медные деньги — папа на завтрак давал нам по три копейки в гимназию.
Как сейчас, вижу большой тополь в селе Кстинино у папиного брата, слышу, как он шумит. Листья шелестят, и сколько грачей, сколько грачей! Вот откуда я грачей-то взял.
Травку, лопухи вспоминаю... А липы какие у самого нашего дома вдоль забора цвели!..
Очень красивые места в Вятке!.. Большой сад Раевского, ивы цветут, такой запах, пчёлы летают... Забор деревянный, сарай коричневый, тёмный такой, собачонка Альма... Солнце, жара...
Вот вам искусство. А все бегают, ищут... Господи, когда я пишу иллюстрацию книги — где я только не побываю!..
Ивы спускаются, цветут, пчёлы жужжат, жара...
Был я живой мальчишка. Я кипел в жизни, без дела не жил. Переплетал, увлекался фото, из стёкол и замазки аквариум себе сделал. Рыбки были у меня там никакие не покупные, а из реки, из пруда — мальки, вьюны...
А змей какой делал — со шкаф! —лошадь возил деревянную, а на ней мальчишка. Змей согнёшь, приделаешь такую фурчалку бумажную, она крутится на ветру и шараборит, шумит! Раз засадили на крест змей-то, вот горе-то было, попало всем!
Помню весну в Вятке. Ручьи текут, такие бурные, как водопады, от Всесвятской церкви, а мы, ребята, кораблики пускаем...
Весной открывалась весёлая ярмарка — Свистунья. Везде ещё грязь, а на ярмарке нарядно, весело. Каруселей несколько, всё в бисере, в блёстках, кони, колыбельки, гусь, колясочки... Карусель люди вертят, но их не видно, они за холстом, а где-то наверху гармонь играет.
И чего только нет! Посуда глиняная, горшки, кринки, кувшины. Скатерти домотканые — пестряди — со всякими узорами. Яркие, с золотом, глиняные свинки, и барыньки, и петушки, и барашки. Лакированные чёрные кони с гривой из золотистой соломы...
А какие красивые игрушечные телеги продавали — как настоящие, обиты железом, со спицами, с оглоблями, тягой... Дудки всякие расписные — деревянные, берестяные, жестяные. Соловей-свистушка... В рот берёшь, свистишь, чокаешь, как умеешь. Запахи разные — где лаком, где маслом пахнет... Шарманки играют, свистят, поют. Шумит всё это — дудочки, флейты... Бабы сидят, продают в вёдрах, кадочках пареные груши, яблоки мочёные...
Летом к дедушке и бабушке всей семьей, как цыгане. Все на лошадях. Лошади, бывало, гуськом... Дедушка выдумщик был, пруд сам сделал, а в нём рыба была, он разводил, а я вот поймал как-то — мне и попало!
Зайцы у него в лужке бегали. Мастер был большой, дедушка-то, и слесарил, и столярил.
А я смотрел и учился у него всему. Я у многих учился так. Смотришь, бывало, в окно, как сапожник работает, или сзади стоишь. Так и сапожничать научился, самоуком. Прибил первые подмётки — так еле оторвали!..
Под осень Семеновская ярмарка бывала в Вятке. Лошадиная ярмарка. Торговали лошадьми и цыгане, и крестьяне. В хвост лошади мочало заплетут и в гриву — тоже мочало. Катались, объезжали лошадей. Я смотрел, любовался, интересовался. А потом всё больше рисовать, писать хотелось. Комнату свою расписал — на всех стенах пейзажи, утро, вечер, деревья ветвистые, на полатях голубые облака. В баньке нашей ставни расписал. Знакомым печи расписывал — оленя большого, пейзажи с утками, сороками... Очень я сорок любил!
Красиво в Вятке зимой! Город на трёх горах стоит. Домики снежными шапками покрыты, из труб дымок вьётся. Люди в расписных валенках, в овчинных шубах, подпоясанных яркими шерстяными поясами.
Снег возили на лошадях далеко на реку, корзины громадные плетёные. А мы, ребята, едем обратно в пустой корзине, только головы торчат!.. Возят да возят снег, а между домами ходы и выходы прокапывают...
Лошадки вятские славились, очень я их любил. Мохнатенькая, чёрненькая на снегу зимой, какая-то добрая, милая такая лошадка. Конька-горбунка делал — всё её вспоминал.
На масленице гулянье — тройки, одна за другой, квартала два! А сани-то — ковры напоказ, красавцы с усами, попоны с цветами, метёлочки на головах у лошадей!.. Кучерские шапки вроде цилиндров, кожаные. Рубашки самотканые со стеклянными пуговицами — голубенькими, зелёненькими, жёлтенькими...
А птичек как ловил! Снегирей, синичек, чечёток... Ветки заиндевевшие, всё кругом заснежено, на дерево залезешь, притаишься — красавцы такие прилетят, снегири! Незабываемая красота...
Делали мы, мальчишки, западни и на деревьях и на земле...
А катки какие! Фонари я сочинял из красной да зелёной бумаги в виде звезды, внутри свеча стеариновая в жестяном подсвечнике горит, звезда блестит — красиво...
С каких гор-то катаемся! Лыжи берёзовые — на носу верёвки с петлёй, правила, наденешь...
Всё так помню — какую-то палку или камешек, цветочек, кустик... Видимо, не просто так смотрел — проникал всё.
Но жалею, не всё осталось в памяти, не на всё смотрел внимательно, надо было больше смотреть. Надо было смотреть больше. Жалко, очень жалко. Неповторимо, красиво многое было...
Ещё бы Вятку не вспоминать!
Литература
- Васнецов Ю. Моя Вятка // Пионер. — 1972. — № 5.
- Крестинский А. Художник Юрий Алексеевич Васнецов // Пионер. — 1972. — № 5.
- Носырев Л. А я ищу сказку (художник Ю.А. Васнецов) // Юный художник. — 1979. — № 12.