Биография одного стихотворения

: Автор: Колесникова Елена; Категория: Круг чтения; Создано: 14 декабря 2019; Просмотров: 1434

У стихов, как у людей, есть свои биографии. Стихи рождаются, взрослеют, путешествуют, сражаются, умирают или уходят в бессмертие...

Есть удивительная биография и у стихотворения В. Маяковского. А было это так!

Петроград завалило снегом. Сугробы вровень с окнами. Тёплый ветер с моря дул в холодные камни домов, и они зарастали инеем.

В выстывшей от ветра комнате на Надеждинской улице сидел поэт, писал, думал. Как приспособить стихи к этому мёрзнущему и борющемуся городу?

«Холодные квартиры пусты, — думал он, — книги — не лучшее топливо. Квартиры сегодня на колёсах теплушек, жильцы греются на митингах, и если у вас, товарищ Маяковский, есть стихи, то можете получить слово в общем порядке ведения собрания».

Позвонили из бывшего Гвардейского экипажа, потребовали, чтобы приехал читать стихи матросам.

Ехать надо было на Екатерингофский, через весь город. Извозчик тащился по заснеженным улицам. Маяковский дул на пальцы, они не держали карандаш. Нужны стихи, которые бы разогрели людей. Он вспомнил, как год назад извозчик вёз его по набережной. Из-за угла, выливаясь сплошной стальной лентой, стягивались на набережную отряды, гулко звучали шаги: «Левой! Левой! Левой!» Сейчас лошадь тащилась сквозь снежную пелену, покачивая головой. И в такт совсем другому, внутреннему ритму разбегались и сталкивались строчки, складываясь в стих.

В зале матросского клуба бушлаты смешались с платочками, в тёмных углах повизгивали гармошки. Дыхание замерзало облачком возле рта. Маяковский вошёл стремительно, сбросил пальто и встал на сцене: крупный, с непокрытой головой, только вязаный шарф обматывал шею.

— Матросы! Я для вас специально написал стихотворение! — И в примолкшем зале — впервые:

Разворачивайтесь в марше!

Словесной не место кляузе.

Тише, ораторы!

Ваше слово,

товарищ маузер!

Правой рукой он размотал и сбросил шарф. Гасли редкие смешки.

Довольно жить законом,

данным Адамом и Евой.

Клячу историю загоним.

Левой!

Эй, синеблузые!

Рейте!

За океаны!

Или

У броненосца на рейде

ступлены острые кили?!

Когда охрипший и разогретый Маяковский уходил с вечера, он услышал позади себя:

Кто там шагает правой?

Левой!

Родился «Левый марш».

Пароход «Эспань» шёл к Мексике. Маленький пароход — три класса, две трубы и кругом много-много воды. Волны сбегались и разбегались, вздымались водяными глыбами и рассыпались в брызги. Казалось, будто они митинговали, выбрасывали лозунги, шли на приступ.

Сразу за таможней порта Вера-Круц — непонятная, удивляющая жизнь: и дела, и встречи, и еда, и стихи — всё на улицах. На вокзале в Мехико-Сити Маяковского встретил Диего де Ревера — знаменитый мексиканский художник. Он двигался по улицам большой, как туча, пожимал руки, отвечал на сотни поклонов. Вот это был попутчик! Он вёл Маяковского смотреть свою последнюю работу — роспись ещё не законченного здания Министерства народного просвещения. На стенах — история Мексики и её будущее.

Маяковский должен был ответить стихами. Какие стихи можно было читать у этих стен? Он выбрал «Левый марш».

Глаз ли померкнет орлий?

В старое ль станем пялиться?

Крепи

у мира на горле

пролетариата пальцы!

Грудью вперёд бравой!

Флагами небо оклеивай!

Кто там шагает правой?

Левой!

В номере старой гостиницы «Казанское подворье», где остановился Маяковский 23 января 1928 года, не протолкнуться. Сюда — паломничество. Журналисты, студенты, поэты — вся шумная, разноязычная Казань сбилась в комнате. Но вот замолчали. Молоденький парнишка, красный от смущения, пробирается на середину: «Я хочу прочитать ваш «Левый марш» по-татарски...»

Год спустя Маяковский сидел один в своей московской комнате, в Гендриковом переулке. Целый день он отругивался от критиков: его стихи — грубая агитка, он непонятен массам. Было грустно. Куда-то в этот день подевались все друзья. Было тихо в ночном переулке. Может, и правда — не нужен?

Он постоял, уткнувшись лбом в окно, открыл форточку. И вместе с морозным воздухом в комнату ворвались звонкие голоса:

Кто там шагает правой?

Левой!

Это возвращались рабфаковцы с вечерних лекций, будоража ночную Москву.

В апрельский день 1945 года группу чешских антифашистов перевозили из Терезинской малой крепости в Пражскую тюрьму. Гестаповцы неистовствовали. Счёт шёл на дни. Заключённые этого не знали. После мучительного дня сидели, сгорбившись, у стены, уткнув лицо в ладони. В такие минуты кажется, что весь мир забран в решётки. Один из парней глухо спросил: «Как вы думаете, долго мы останемся в живых?» Его сосед поднял голову и, вместо ответа, медленно, разбитыми в кровь губами начал читать:

Там

за горами го́ря

солнечный край непочатый.

За голод,

За мора море

Шаг миллионный печатай!

Пусть бандой окружат на́нятой,

стальной изливаются ле́евой,—

России не быть под Антантой.

Левой!

Смерть ушла из камеры. Если кто-то вспоминал теперь о доме, то уже не отворачивался, не прятал глаз, — в них была надежда. Об этом случае рассказал один из сидевших у той тюремной стены — чешский поэт Станислав Нейман.

«Эти стихи, — сказал он, — уберегли нас тогда от самого горького — от того, чтобы мы позволили себя сломить».

Не умирают стихи. Ещё не раз загремит, раскатываясь на чьих-то басах:

Разворачивайтесь в марше!

Словесной не место кляузе.

Тише, ораторы!

Ваше

слово,

товарищ маузер.

Литература