У какого художника на одной картине можно увидеть портрет, пейзаж и интерьер?
Конечно, на полотнах Валентина Серова (1865-1911). Самая знаменитая и всеми узнаваемая картина его кисти — портрет «Девочка с персиками». Моделью послужила юная Верочка Мамонтова или Веруша, как называли её все домашние. Очень тонко выписано лицо, а розовая блуза, белая скатерть с персиками переданы крупно. Поразительно чисто выписаны оттенки мебели, предметы интерьера, а пейзаж за спиной героини схематичен и условен. На полотне мы видим не только внешность, но и внутренний мир девочки.
На картине «Девушка, освещённая солнцем» художник нашёл такие чистые тона для передачи оттенков солнечного света, что, кажется, будто краски сияют. Он добился незаметного перехода цвета, зависимого от освещения и соседних предметов. Посмотрите на белую кофточку девушки: на ней блики от ствола дерева и от юбки, а лучи солнца сквозь листву затейливо играют на лице, руках и блузке. Спокойствие и умиротворённость образу придают тёплые краски. Повседневность и будничность преобразились под пером мастера, близкого по своему новаторству к импрессионистам. Галерист П. Третьяков, мастер угадывать таланты, приобрёл этот портрет для своей коллекции.
Заметьте, какая необычно яркая палитра проявилась в картине «Похищение Европы»! Зевс в образе сильного быка мощно рассекает волны, выделяясь оранжевым пятном на фоне сине-серого моря и неба. Он движется по диагонали, дельфины его сопровождают. А в водной глади искажённо отражается животное с рогами в виде лиры и смуглая девушка. Неукротимы стихия моря и страсти!
Валентину Александровичу одинаково удавалось создавать портреты, пейзажи, натюрморты, жанровые картины на исторические и мифологические темы, рисунки различных животных, иллюстрации к литературным произведениям, эскизы декораций. Он использовал разные техники, пытаясь схватить неповторимую натуру: масло, акварель, гуашь, темперу, пастель, цветные карандаши.
Серов не любил приблизительное и поспешное, потому необычайно долго работал над портретами, брал по сто сеансов для создания только одного портрета, утомляя порой заказчиков своим упорством и настойчивостью.
Художник уверял: «Любое человеческое лицо так сложно и своеобразно, что в нём всегда можно найти черты, достойные художественного воспроизведения,— иногда положительные, иногда отрицательные, я, по крайней мере, внимательно вглядываясь в человека, каждый раз увлекаюсь, пожалуй, даже вдохновляюсь, но не самим лицом индивидуума, которое часто бывает пошлым, а той характеристикой, которую из него можно сделать на холсте».
Серову удалось составить обширную портретную галерею современников!
Поразительные портреты! Ни капли лести лицам, наоборот, ирония, преувеличение тех свойств, которые обнаружил художник в моделях. Критики рассматривали часть портретов как социальные карикатуры. Перу мастера были подвластны портреты художников, писателей, композиторов, актрис, балерин, певцов. К людям творческим он относился с явной симпатией, чем к представителям богатого сословия. Человек и его переживания, а не титул был важен Валентину Серову. Были лица, которых Серов писал не один раз. Среди них императоры Александр III, Пётр I, Николай II.
Дважды художник запечатлел и княгиню О. Орлову. Первый портрет был сделан углём и карандашами. Восхитительное, живое лицо! Руки спрятаны в муфту, но из-под меха и ткани видно открытое плечо. Главное в этом портрете — глаза, зрачки, ноздри, губы. Княгиня смотрит в сторону зрителя и словно мимо него холодноватым взглядом выпуклых, слегка раскосых глаз. Тёмный мех и головной убор завершают композицию. Но раскрыт ли образ княгини?
Серов по настоянию великосветской дамы выполнил новый, необычный по замыслу, большой парадный портрет. На нём красавица запечатлена в момент сборов на бал. Художник не преминул подчеркнуть легковесность, высокомерие, горделивость женщины. Она сидит на пуфике в роскошном наряде и огромной шляпе, едва сдерживая досаду и нетерпение. А позади неё стоит огромная ваза, словно намекая на пустоту героини портрета.
Валентин Александрович Серов умер внезапно. Рано. В 46 лет. От сердечного приступа. На взлёте своего мастерства. Свет, краски, красота и смелость композиций, умение углубляться в человека и «вскрывать его сокровенную сущность» — черты непревзойдённого таланта живописца Серова.
В. Костин
Валентин Серов
В один из декабрьских дней 1888 года но тихим московским улочкам спешили крытые санки с толстым кучером на козлах. Богатейший московский купец Павел Михайлович Третьяков — более известный в обеих столицах как собиратель русской живописи — объезжал мастерские художников, чтобы приобрести новые картины, как он говаривал, «на корню» — то есть до выставки, которую готовилось открыть общество любителей художеств. Заглянул и к живописцу Илье Остроухову, обещавшему показать интересную работу своего друга, молодого, почти никому не известного художника...
Холст «Девушка, освещённая солнцем» был куплен Третьяковым для галереи за триста рублей. Когда же выставка открылась, Павел Михайлович, как всегда тихо, но многозначительно сказал об авторе картины: «Большая дорога перед этим художником!»
В ту зиму Валентину Серову едва исполнилось двадцать четыре года. От Остроухова из Москвы были добрые вести — серовские картины заметили. Но в Петербурге работа не ладилась. Художник писал портрет отца — портрет ретроспективный. Александр Николаевич умер, когда Валентину не было пяти лет. Мать будущего художника Валентина Семеновна решила, что лучшее воспитание сын получит в трудовой коммуне, устроенной ее подругой в имении Никольском Смоленской губернии. Здесь-то и обнаружилась у Тоши — так звали его в семье — страсть к рисованию. День ото дня рисунки становились лучше. Их уже не стыдно показать Репину. Он взял маленького Серова в ученики. В девять лет для мальчика началась настоящая рисовальная школа.
Надо сказать, что у Серова с детских лет сложился очень подходящий для творческой натуры характер: он знал, чего хотел добиться в жизни, был трудолюбив, всецело предан делу и исключительно честен.
После смерти отца Тоша нечасто видел заботу и ласку. Нередко жил в чужих семьях, долгими вечерами терпеливо дожидался возвращения матери из театра или от знакомых, иногда засыпал, уронив голову на неоконченный рисунок. Не раз случалось, что радостью не с кем было поделиться. Подчас в одиночку боролся со своими детскими страхами и тем нешуточным чувством, когда кажется, что тебя покинули все на свете. Это закалило Тошу. Правда, с тех пор он стал немногословен и угрюм... с виду, но не в душе!
В Абрамцеве Серов появился в первый раз в 1875 году, когда ему исполнилось десять лет. Репин называл подмосковное имение железнодорожного магната Саввы Мамонтова «лучшей дачей в мире». Когда-то её владельцем был писатель Аксаков. Теперь под руководством Саввы Ивановича там складывался новый художественный кружок.
Славное место! Вот где по-настоящему раскрылась жизнерадостная натура «хмурого» Тоши, которого в многочисленном абрамцевском кружке приняли как родного и быстро, с легкой руки Репина, перекрестили в Антона. В мальчишеских играх среди абрамцевских полей, лесов, речек и оврагов впервые явилась перед Серовым Россия, свет и воздух которой ожили в его картинах. В Абрамцеве он поначалу не рисовал. Разве что лошадей — их любил с детства — или мостик через овраг. Зимой продолжались занятия у Репина. Успехи были налицо, но с латынью, греческим, математикой и прочими гимназическими дисциплинами дело не шло. Решено было дотянуть как-нибудь гимназию — ив Академию художеств. к лучшему учителю художников в России Павлу Петровичу Чистякову. В том, что Антон легко поступит в академию, Репин не сомневался.
«Так натурально, что даже противно»,— ворчал Чистяков, останавливаясь возле ученического мольберта в своей академической мастерской. «Простота дается не просто,— добавлял он.— Простота — высота!» И шагал дальше. Ученики слушали, мотали на ус. Суровая школа... Но зато какие художники выходили из мастерской Павла Петровича! Репин, Суриков, Поленов, Врубель. Академические штудии удавались Антону не всегда. Звёзд с неба не хватал, но и в конце списка не числился.
Много учителей было у Валентина Серова — Репин, Чистяков, старые мастера. До двадцати трёх лет картины из галерей Парижа, Вены, Флоренции, Амстердама были им основательно изучены. Период ученичества кончился. Художник чувствовал, что настало время приниматься за серьезные дела.
Летом 1887 года в Абрамцеве он написал «Девочку с персиками». Веруша — так звали в семье двенадцатилетнюю дочь Мамонтовых — усердно позировала хмурому Антону, который говорил потом, что перед нею он вечный должник. Чувствовал, что написал необычную картину. Год спустя с тем же радостным ощущением власти над солнечным светом, шумом листьев в кронах старых лип. запахом июньских трав Серов начал портрет двоюродной сестры Маши Симонович. Было это в Домотканове, имении Владимира Дервиза, друга и дальнего родственника.
По утрам художник и его модель встречались в парке и шли к высокому дереву, возле которого была потемневшая от времени деревянная скамья. Маша усаживалась поудобнее, а Серов брал в руки палитру и кисти... Солнце просвечивало сквозь листву, по траве бежали тени от облаков, свистели синицы. Маша просидела на скамейке под липой много времени. Наконец не выдержала и сбежала в Петербург, понимая, что художник, все еще желавший добиться лучшего результата, задачу выполнил. И Серов понимал, что картина удалась, но не предполагал, что Третьяков купит «Девушку, освещённую солнцем» для своей галереи...
Серьёзные вещи Серов писал долго. Мёрз осенью в поле перед небольшим этюдом. Бежали часы, стихал ветер, начинался дождь художник упорно стоял у этюдника, вглядываясь в натуру. Трудность заключалась в том, чтобы «положить нужную краску в нужное место». Ради этого приходилось всматриваться в низкое небо над желтой стерней или в тихий домоткановский прудик, мысленно обобщать увиденное. Но наконец талант и упорство брали верх над натурой холодные отблески осени на широко написанной глади пруда, ожившие глаза на портрете убеждали художника в том, что его искусство—правда. Могли кто быть счастливее его в такие минуты!
Когда он писал близких по внутреннему складу людей — Коровина, Чехова, Левитана, Лескова, Остроухова,— помогало доброе отношение к модели. Особенно радостно было портретировать детей — маленького Мику Морозова, старших сыновей Сашу и Юру. Но когда предстояло изобразить «для денег» очередного купца — ведь семья росла,— работа над портретом становилась неизмеримо труднее. Впрочем, мастер находил способ выразить то, что хотел, давал разоблачающую характеристику модели. Глядя на лица современников и обнаруживая нелестные для изображенного черты, зрители иногда упрекали художника в шаржировании. «Никогда не шаржировал,— говорил Серов.— Я только высмотрел, подметил. Что делать, если шарж сидит в самой модели?» И он продолжал портретировать Морозовых, гиршманов, красильщиковых, касьяновых так, как считал нужным,— без тени лести!
Говорить правду в лицо было жизненным правилом Серова. Тем более он не мог поступиться им в живописи. Отсюда вечный вопрос к себе: «Не сфальшивил ли я перед натурой и самим собой?» Отсюда стремление быть в живописи лаконичнее, проще. Каждый его портрет — итог тщательного отбора из десятков эскизных вариантов. По многу раз живопись на холсте безжалостно счищается, и лицо пишется снова.
Но заказные полотна, даже удавшиеся, не приносили такой радости, как работа, сделанная для души. Оказалось, что, обратившись к прошлому в сценах царских охот, Серов почувствовал себя свободнее, чем на портретных сеансах, изображая современников.
Увиденный во время зарисовок в Эрмитаже расшитый золотом, пропыленный царский камзол неожиданно открыл художнику всю глубину пропасти между роскошью и нищетой России XVIII века. Юный монарх Пётр II и цесаревна Елизавета, предвкушая потеху, беззаботно несутся вскачь на виду у нищего народа. И треплет солому на покосившейся крестьянской избе и перья на царской шляпе знобящий осенний ветерок. «Лакированная» история, культивируемая академической живописью, была не по душе Серову. В его картинах прошлое являлось без прикрас. Жестокое, страшное, но непременно правдивое.
Вот молодой Пётр I и его приближенные Ромодановский с Меншиковым развлекаются на псовой охоте. Боярин с лошади упал, а холопы его поднимают. Того гляди снова уронят ненароком. Вот Екатерина II выехала под вечер на соколиную охоту. Но мало ей дела до охоты. Оглянулась императрица. Где молодой Мамонов? Дарит ему царскую улыбку. А Потёмкин где? Тоже рядом. Грустный едет — старый фаворит.
В другой серии картин — снова Пётр Великий. Тощий, на длинных ногах, с постоянным тиком в лице. В его власти стереть с лица земли любого подданного в России, и словно по мановению руки строит царь город — Санкт-Петербург. И велик и страшен! Или, взявши за шею, вливает одному из приближенных «Кубок Большого Орла» на ассамблее. Почему не весел? Почему не пьян, если царь так хочет?! А в Монплезире Петр, едва проснувшись, спешит к окну. А там на Неве корабли под флагами всех стран. Окно-то распахнуто в Европу!
«Как это Антон умудряется при стольких сеансах не засушить вещь?» — удивлялся Репин, разглядывая его живопись. Ученики Московского училища живописи, ваяния и зодчества, где с 1897 года художник вел портретную мастерскую, тоже хотели разрешить «загадку». Он ничего не скрывал. Садился за мольберт рядом со всеми и писал ту же натурщицу — смотрите, запоминайте... Они видели, что Серов в сомом деле по многу раз переписывает лицо, зато остальное пишет быстро. Оттого и создается впечатление, что картина сделана одним махом. Кончались занятия, и молодые видели, что у Серова в этюде есть свежесть, а у них нет. Что поделаешь... В живописи не всему можно научить. Иногда и Серов ошибался. Он откладывал в сторону кисти и спокойно говорил: «Ну вот, и не вышло...» Не стеснялся признаться в ошибке молодым, начисто был лишен всяких «артистических» амбиций.
Искусство начала 1900-х годов не желало прославлять монархов, льстить, лгать в угоду власть имущим. Но по-прежнему на огромных просторах России лежали сонные и нищие русские деревни. Поля, избы, тощие лошади, мокрые стога... Все то же, как и века назад. На первый взгляд «деревенские» картины Серова говорили о том же. Серое небо, раскисшие дороги. мутный рассвет как бы исподволь передавали тоскливое молчание голодного, уставшего терпеть унижения народа. Такое истолкование сюжетов и в голову не могло прийти столичным эстетам. Когда-то они удивлялись тому, что Серов, стать утонченный художник, постоянно пишет деревню. А дело просто. Он, как и многие передовые русские люди, предчувствовал революционный взрыв. И увидел его из окон Академии художеств в Петербурге 9-го января. Солдаты стреляли в народ. Вскоре заговорили о злых серовских карикатурах на царя и «доблестное» войско. Мастер хотел, чтобы его собратья по искусству, академики, спросили у собственной совести, что им делать дальше,— ведь главой Академии художеств был брат царя, командовавший войсками. На призыв Серова никто не откликнулся. Тогда он вышел из состава академии.
В 1905 году живописцу исполнилось сорок лет. Ему оставалось прожить еще неполных семь. Он предчувствовал, что жизнь подходит к концу. Став художником очень рано, честно шел по пути, где каждый шаг требует многих сил. Мастер ощущал усталость, но спокойно глядел на мир.
Весной 1909 года для спектаклей русского балета в Париже С.П. Дягилев попросил Серова нарисовать афишу. Мастер взял квадратного формата холст, покрыл синей краской, углем и мелом нарисовал танцующую балерину Анну Павлову. Такой афиши еще не видели в Париже. До дягилевских выставок и балетов практически не знали там ни русской живописи, ни музыки.
В те годы он рисует тех, кем восхищалась тогда Европа,— балетмейстера М. Фокина, балерину Т. Карсавину, танцовщика В. Нижинского, композитора Н. Римского-Корсакова. Такие легко исполненные, артистичные рисунки давались совсем не просто. Художник рисовал десятки вариантов портрета, каждый раз добиваясь большей выразительности. По двенадцать часов в день, не обращая внимания на нездоровье, расписывает огромный занавес к балету «Шехеразада». Едет за балетной труппой в Лондон, возвращается в Москву, недолго живёт в Петербурге. Снова Европа — Генуя, Париж, Мадрид.
Ему заказали автопортрет для флорентийской галереи Уффици. Это означало европейское признание. Иногда на душе легко, и тогда он гуляет по Риму с розой в петлице. А то вдруг охватывает беспокойство, и никак не может уснуть, слушая шум прибоя в Биаррице. Море напоминает о тёмной и немой вечности, которая словно зовёт к себе. Не покладая рук мастер пишет новые картины и верит, что они — лучшие...
Литература
- Ефремова Е. Великий портретист России // Юный художник. — 1991. — № 10.
- Костин В. Валентин Серов // Юный художник. — 1986. — № 9.
- Леняшин В. В. Серов «Девочка с персиками» // Юный художник. — 1985. — № 1.