«Сибирским Шолоховым» называют писателя Петра Дедова. Он воспевал свой край, рассказывая о тех местах, где родился, и о людях, которые обогащали духовно и приобщали к истинным ценностям.
Родился Пётр Павлович Дедов (1933—2013) в семье потомственных хлеборобов. Рано потерял отца. Он трагически погиб: замёрз в степи в январе сорок первого года, попав в снежную бурю. Когда утихла метель, его нашли уже бездыханного. Неизвестно, сколько прошёл и прополз он вёрст: «новенькие стёганые брюки насквозь были протёрты». Самому старшему из детей Петру было всего семь лет.
Началась война, в деревне было голодно. Матери одной пришлось поднимать четверых детей. В это страшное время пришла к ним бабушка Федора и заявила: «Перебирайтесь жить к нам, вместе будем горе мыкать».
Так и мыкали: трудилась от зари до зари мать, дети её почти не видели. Она на ферму уходила, когда все еще спали, и возвращалась с работы так поздно, что все уже были в постелях.
Всё детство Петра прошло под опекой бабушки Федоры. Бабушка никогда не унывала. Она определяла каждому участок работы по его силам: полоть картошку, пасти гусей, поливать огурцы и капусту. И не отнекиваться или уклониться никому не удавалось: «Вспоминая бабушку, я поражаюсь не только её трудолюбию и поистине могучей энергии, но восхищаюсь мужеством и отчаянной храбростью».
Дедушка Макар был отчаянного нрава, упрямый, мастеровитый, сам катал валенки, чинил любую обувь, сеял и убирал хлеб, мог срубить избу и смастерить мебель, был заядлым рыбаком и охотником.
Дед по матери Тихон был полной противоположностью деду Макару. Характером был строг до суровости. Он оставил внуку старинную Библию: «Пётр любит читать книги, пуская почаще заглядывает и в эту, самую главную на свете книгу».
И внук выполнил дедов наказ, стал литератором, написал около двух десятков книг о военном и послевоенном деревенском детстве и отрочестве, о взрослении и труде, природе и самобытных и удивительно талантливых сибиряках.
Необычно название трилогии писателя «Светозары». Так сибиряки называли ночами полыхающие над степью далёкие зарницы: «Слово-то какое: све-то-зары! Само собою, ничего не обозначая — и то алмазом светится. А ведь оно, видно, вобрало в себя и понятие зрелость (зреют хлеба), и озарение (сполохи в ночи), и зарницу, и саму зарю».
Природа показывала человеку свои необычные свойства, словно испытывая его способность к фантазии и творчеству. Если для бабушки Федоры светозары — это «Илья пророк серянки подмочил — чиркает, чиркает, прикурить не может», то для мальчика они «громадное человечище в белом», бежит он, касаясь облаков, «весь дёргаясь и приседая, падая и поднимаясь, прямо к камышам по чёрной воде, по далёким перелескам».
О подобных чудесах, сказках из детства рассказывает писатель и в своих миниатюрах «Волшебный рожок», «Перо жар-птицы», «Непокорный тополёк». А мы познакомимся с рассказом «Чудо на Анисьином пруду».
Пётр Дедов
Чудо на Анисьином пруду
Деревенька моего детства была маленькой, дворов двадцати, не более, затеряна в бескрайних просторах Кулундинских степей. Располагалась она за сотни верст от шумных городов и больших дорог, и потому появление в ней нового человека было целым событием.
Таким человеком, приехавшим к нам в самом конце войны, оказался дядя Гроша — тщедушный мужичок с удивительно синими, как весеннее небо, глазами на иссечённом морщинами лице.
Говорили, что родную его деревню под Курском спалили дотла немцы, сюда же он приехал по настоянию своего фронтового друга Николая Агуреева, нашего односельчанина. Сам Николай ещё воевал где-то за границей, и дядя Троша поселился у его родителей. Они приняли изувеченного солдата, как родного сына. Он был тяжело ранен в шею, потому голову держал набок, словно воробей, который прицеливается к зёрнышку.
Работать он устроился колхозным пастухом. И однажды утром, заревой ранью, село наше разбудили странные звуки, никогда доселе не слыханные. Раздольная мелодия, чудная песня без слов звучала и трепетно переливалась в синем воздухе... Даже горластые петухи ошарашенно замолкли, а скворцы тут же переняли мелодию и стали дружно подпевать. Удивлённые бабы повыскакивали на улицу. Посередине села гордо вышагивал дядя Троша и, запрокинув голову, дул в длинную дудку, сделанную из прямого бычьего рога.
Вскоре село привыкло к пастушьему рожку. Он будил на заре хозяек. А с коровами творилось непонятное. Если прежним пастухам стоило большого труда выгнать их из села, то теперь они сами чинно пристраивались за спиной дяди Троши и покорно шли в поле.
Дивились этому не только взрослые, но и мы, ребятишки.
— Дядя, а разве коровы понимают музыку? — спрашивали мы у пастуха.
— А как же, — невозмутимо отвечал он. — Рожок-то у меня не простой, а волшебный.
— Так уж и волшебный, — сомневались мы.
— Ну коли не верите, то приходите завтра до солнышка к Анисьиному пруду — не такое ещё увидите...
Мы с вечера наказали матерям разбудить нас пораньше и явились к пруду на заре. Дядя Троша со стадом был уже там.
Анисьин пруд у берегов затянут зелёной ряской, вода в нём тёмная, но чистая. Широкие листья лилий на чёрной глади кажутся заплатами.
А мы ждали обещанного чуда. И оно свершилось в тот момент, когда раскалённый шар солнца, немного сплюснутый снизу, выкатился из-за горизонта и стал медленно набирать высоту.
— Смотрите, я сейчас заиграю, и лилии расцветут! — торжественно сказал дядя Троша.
Чистые звуки рожка вспугнули тишину, и весь сонный мир кругом ожил, степь запела широко и вольно, а коричневые и тугие бутоны лилий на глазах стали трескаться, шевелиться, словно майские жуки расправляли крылья перед полётом. Медленно-медленно на наших глазах раскрывались цветы: в бутонах сперва проступала ослепительная белизна, потом появлялись хрустальные лепестки, сквозь которые розово просвечивало солнце.
Мы стояли, зачарованные этим чудом, этой прекрасной сказкой наяву, а пастух всё играл и играл, то опуская, то поднимая к небу свой грубый рожок...
Много с тех пор минуло лет. Давно я «разоблачил» волшебство дяди Троши: в учёных книгах вычитал, что цветы лилий имеют интересную особенность — раскрываются и закрываются всегда в одно и то же время.
Да, чудеса бывают только в сказках. Но и сейчас живет во мне далёкая сказка детства, спетая когда-то на грубом пастушьем рожке. И до сих пор видится мне радужное утро над степью и на тёмной воде пруда медленно расцветающие белые лилии.
