Золото – металл, признанная мера денежного достоинства.
Это та линейка, та шкала, по которой современный мир измеряет полезность всего, что существует вокруг человека. Деньгами, как и золотом можно измерить громадное количество предметов. Автомобиль, дом, яблоневый сад, самолет, новую асфальтированную дорогу, месторождение железной руды, горно-обогатительный комбинат, способный вести его разработку, город, обеспечивающий жизнь этого комбината, атомную электростанцию, обеспечивающую энергией и город и все предприятия, связанные в эту экономическую цепочку…
Продолжать можно очень долго, но не бесконечно. Рано или поздно ты коснешься явления, которое и не предмет вовсе, явления, которое нельзя измерять деньгами, золотом или каким-то иным эквивалентом материальности.
В памяти сразу возникает история царя Мидаса. Легенды и мифы Древней Греции рассказывают о том, как однажды царь Мидас попросил у одного из олимпийских богов способность превращать в золото всё то, к чему он ни прикоснется. И он получил этот дар. Всё, до чего ни дотрагивался царь, становилось золотым.
Как возможно понять это современному человеку? Только как сказку. Как чудесный вымысел. Мифом, вымыслом эта история выглядит на лишь первый, весьма легкомысленный и очень поверхностный, взгляд. Вглядимся в глубину повествования. Кем предстает пред нами царь Мидас? Мидас – человек, создающий золото изо всего. Человек, воспроизводящий богатство. Человек, облачающий в золото предметы повседневности. Человек, превращающий золото в обыденность. Человек, обесценивающий золото. Он, наверное, был очень циничен.
Рискнем пофантазировать.
Он был очень хорошим, талантливым менеджером. Продавцом. Как опытнейший гроссмейстер, он видел вероятные исходы любых торговых переговоров на много ходов вперед, в то время, как его современники еще только учились играть в примитивные шахматы – прообраз современных, и даже догадаться не могли о возможности включения расчета прогноза игры в события реальной жизни.
В то время, как его собеседник задумывался о вероятных перспективах организации совместного предприятия по выращиванию и продаже маслин и пытался определить долю личной выгоды, Мидас уже знал, как нужно провести переговоры с этим предпринимателем, для того, чтобы включить его в систему стратегического развития экономики всей страны, совместно с другими купцами, строителями и военачальниками.
Такое мышление помогало царю буквально каждую беседу, каждое мероприятие оборачивать к своей выгоде, не зависимо от того, какой из вариантов сотрудничества выбирал заказчик и по какой схеме развивались события. Даже развлечения, пиры и игры в действительности были подчинены одной цели: устройству и взращиванию системы обогащения царства. Причем обогащение царства Мидас считал более важным, чем своё личное (быть может, потому, что не считал всё своё царство личной собственностью, как другие цари). Окружающие не верили своим глазам, подозревая Мидаса в организации тайных кладовых или тайном договоре с бессмертными.
Казалось, деньги не интересовали его. Это было странно в то далекое время. Все видели, что он не хранил, не прятал и даже не берег свое богатство. Чуть только какие-либо золотые или серебряные монеты попадали к нему в руки, он с невероятной скоростью освобождался от них, отдавая очередной аванс какому-то новому купцу или воину. И в следующую минуту золото вновь приходило к Мидасу через другого посыльного. Реки золота текли через его руки, а он не радовался, а сосредоточенно о чем-то молчал. Взгляд приобретал подвижность только тогда, когда Мидас отдавал распоряжение или встречал нового человека. Но, ненадолго.
Окружающим это было непонятно. Они считали, что только одна страсть возвращала его в жизнь. Любовь к металлу. Мягкий приглушенный блеск, гладкая прохладная поверхность монет, тихий тяжелый скрип трущихся друг о друга кожаных кошелей составляли предмет внимания царя. Каждый день Мидас сам перекладывал и осматривал каждый мешочек, каждый горшок с монетами. Он высыпал их на ладонь и, что-то нашептывая про себя, бережно перебирал их, дотрагиваясь до каждой монеты, потом ссыпал их обратно в сосуд и отправлял куда-то в другие комнаты, в другие горшки, мешки и корзины, другим людям, формируя караваны и снаряжая корабли. Он почти не интересовался живой жизнью, которая постоянно кишела вокруг его дворца: караваны из верблюдов, мулов, лошадей, вооруженных людей, грузчиков, купцов. Десятки, сотни гонцов, слуг, рабов, стремятся максимально быстро выполнить приказы царя.
Все знали, что Мидасу благоволит кто-то из бессмертных и любое промедление в выполнении приказа грозит страшной смертью: человек перестает быть нужным и тогда царь отказывается от его услуг. А это значит, что человек мгновенно теряет всё, что у него было и становиться добычей разбойников или самых злейших из демонов преисподней. Самый последний нищий, самый последний раб знал, что пока он может хотя бы теоретически чем-то услужить Мидасу – он будет жить в счастливом осознании своей значимости на земле, причастности к богатой жизни золотой элиты.
Элита и придворные, многие из которых были подняты царем из низших слоёв общества, взращены и облагодетельствованы им, ко всеобщему удивлению не питали к нему добрых чувств. Они были уверены, что Мидас одержим и не нуждается ни в чьей любви, но тот благоговейный страх, который они испытывали к его удивительной способности обращать в золото буквально всё, чем бы он не заинтересовался, не позволял им ни на секунду отвлечься от тех функций и заданий, которые были им поручены. Не за совесть, а за страх они делали всё, что было в их силах. Страх они взрастили в себе совместными усилиями придворной атмосферы, которая самого Мидаса не затронула. Он был вне правил и традиций дворцового этикета, вне законов собственного государства. Выше их. Большинство считало, что Мидас в высшей степени высокомерен и чванлив. Кто-то думал, что он просто не замечает эмоций и чувств людей, с которыми общается,
Степень абстрагирования Мидаса от действительности, от реальной жизни была уникальна. Долгие часы он проводил в неподвижности, почте не дыша, устремив взор на причудливые узоры, струящиеся по золотому чеканному панно напротив его трона. Быть может, его мысли сосредоточенно рисовали в мозгу картины и планы будущих экономических сражений. Кто знает? Люди приходили и уходили. Задавали вопросы в пустоту и ждали, когда Мидас обратит на них свое внимание. Иногда дожидались, иногда – нет.
Человек, который осмеливался прийти к царю за оплатой, обратить на себя внимание Мидаса, простым прикосновением, покашливанием или громким звуком, рисковал вызвать на себя гнев царя. Это грозило окончательным расчетом. Мидас оплачивал все его услуги полностью. Несчастный уходил от царя с золотом и потерянным видом. Он был уверен, что с этих самых пор любимец богов Мидас больше никогда не обратится к его услугам, что приведет к полному исключению бедолаги из настоящей жизни. Он как бы переставал существовать для Мидаса, а Мидас приобретал в его сознании статус Табу и постепенно исчезал из его жизни, и как понятие и как тема для разговора.
Все отворачивались от несчастного, ведь с ним даже не о чем было разговаривать. Бедняга не мог тратить ни деньги, которые получил от царя, ни свои собственные сбережения. Люди не принимали их, подозревая нечистоту помыслов и денег отверженного. Человек чувствовал себя выброшенным из общества, а вскоре и обнаруживал себя в пустыне, в горах или в ином изгнании. Быть может, иногда такие люди спасались и находили в себе силы для выживания. Но имен спасшихся никто не знал. Молва о безжалостности Мидаса крепла и крепче всякой идеологический цепи сковывала все большие и большие общности людей в единый клубок ненависти к царю и осознания неизбежности его власти.
Когда Мидас умер – великое царство развалилось. Не прошло и пяти лет, как погибли, скончались или исчезли все более-менее значимые царедворцы, купцы и военачальники, которые многими десятилетиями служили Мидасу. Люди не могли решать свои вопросы без «золотой мысли» Мидаса, без его одобрения или порицания. Торговля развалилась. Оказавшиеся на свободе распри и неконтролируемые зависть и ненависть соседей друг к другу истребили многих. Морские причалы и волнорезы больше никто не строил, дороги никто не охранял, колодцы никто не чистил. Жизнь утекала из столицы. Вскоре город затянули пески времени.
Сейчас мы отчетливо понимаем неотвратимость качелей времени – обратную силу проклятого дара, который получил Мидас. Ту силу, которая вернула систему, поднятую с размахом на небывалый уровень цивилизации, в устойчивое состояние древней восточной рабовладельческой деспотии.
Сейчас нам стала понятна сама сущность Дара Мидаса. Мидас получил способность видеть в окружающей его суете зарождение, развитие и гибель той самой силы, которая движет миром – животворящей силы любви. Мидас мог видеть её божественный дух во всём: в людях, в семьях, в замыслах о бизнесе, в экономике, в погоде, в истории, – в любом импульсе живой и мертвой материи. Царь обрел видение о промысле Господа относительно любого объекта, на который он только мог обратить свое внимание. Мидас мог видеть, и видя, мог манипулировать любыми объектами, выстраивая их в цепи и структуры, приводящие к успеху и аккумулированию всех возможных ресурсов в руках Мидаса. Царь мог поддерживать и развивать дарованный человеку талант, а мог затормозить его развитие во времени, до того момента, когда он может пригодиться Мидасу. Мог интриговать или, забавляясь, выторговывать себе преференции там, где человек, обладая полным набором козырей на руке, имея благоволение Божие, позволял себе сомневаться в исходе партии.
Мидас играл на страхе. Ведь никто из его союзников и контрагентов: соседей-правителей, купцов и аристократов не мог угадать тот момент, когда он из партнера Мидаса превращался в его противника. Мидас не знал, что такое биржа, но чувствовал принцип игры как на понижение, так и на повышение, и когда противник опускался до земли, доходы царя взмывали к небу. Словно гигантский паук, Мидас плел ковер сложнейшим узором из тончайших нитей страстей и вожделений, грехов и низких помыслов всех тех, кто попадался в паутину его внимания. Царь осыпал золотом проигравшего, который после своей коварной ошибки был уверен, что это золото Мидаса, а не его собственное. Так человек, обретая свое же богатство, терял что-то неизмеримо более дорогое для каждого человека, то, что делает его человеком – веру, а затем и свою бессмертную душу.
Проклятие царя состояло в том, что сам он не имел и не мог ни иметь, ни пользоваться ничем из того, чем распоряжался. Мидас не имел любви. Он ничего и ни кого не любил. Он презирал и ненавидел любовь. Он не имел доверия ни к кому. Он не верил ни во что. Он знал всему цену. Он оценивал то, в чем другие видели ценность. Он был не в состоянии жертвовать, не в состоянии смириться и принять хотя бы слово, мнение, совет от другого человека. Мидас обрел дар видеть всю цепочку преобразования жизни без прикрас. Он хладнокровно взирал на всё: на ту почву, на которой зарождалась жизнь, на ту пищу, которой питалась душа человеческая, на ту материальность, которая спустя годы расцветала плодами духовности. Его дар уверял, что вся эта почва, пища, материальность, не обладают красотой, не источают аромат амброзии, не похожи на ценность, ни на что из того, ради чего стоит жить. Он не верил чистоте помыслов Бога, пославшего этот Дар. Он не верил Богу.
Вероятно, поэтому Мидас не верил своим родственникам, не доверял своим слугам – он потерял то, чем верят, зато приобрел способность всеведения, он привык к полному и единоличному обладанию знанием. Он знал, даже то, в каком блюде яд, предназначенный для него, но часто задумывался, ему было всё равно: принять яд или скормить кому-то из придворных – настолько ему опротивело такое благо – всезнание, всечасное обогащение, всемерная материализация любых мыслей и желаний. Всё, буквально всё вокруг него в итоге, рано или поздно превращалось в золото. Как царь ни пытался его продать, раздать, отдалить от себя: золото текло к нему, росло и умножалось. Мидас тонул в золоте, оно поглощало всё его время, все страсти, все помыслы, все интересы, всю его жизнь без остатка.
Мидас пробовал, пытался создать такой островок жизни, которым он намеренно не интересовался. Он умышленно долгое время не думал о семьях некоторых людей, которых встречал, но упрямая неуправляемая мысль как-то вдруг особенно внезапно, невзначай приносила ему сведения об этих семьях, и они автоматически оказывались включенными в сеть размышлений Мидаса, в экономически-информационную сеть выдавливания жизни, ради создания богатства.
Сам Мидас давно никак не пил и не ел. Не мог. Не было аппетита. Он не мог думать ни о еде, ни о питье. Однако он нашил способ, чтобы не умереть, вполне безобидный и простой: царь обречен был питаться не регулярно, наскоком, кусками с чужого стола, в момент внезапного посещения на дому кого-то из жителей его города. Это делало чудной лотереей жизнь всех жителей: сухарь со стола башмачника мог принести в дом великое богатства, а казан плова, приготовленный во дворце визиря, мог отнять у хозяина его должность и голову. Демократичность Мидаса придавала его правлению те черты, которые много веков спустя историки назовут восточной деспотией.
Нас интересует само явление целостной связи правителя и его народа, которое приводит правителя к смерти и народ к гибели. В чем суть этой гибели? Почему народ не смог существовать без царя? Казалось бы: если всё, к чему ни прикоснется царь, превращается в золото, то царь погибнет, так как не сможет есть, пить, жить – делать всё то, где золото не нужно, а царство будет жить и здравствовать. Но, мы-то с вами знаем, насколько тесно связан любой царь со своим царством. И если царь заражен вирусом, например сребролюбия, то этим вирусом оказывается заражено и всё его окружение. Т.е. царь болеет и умирает со всем своим окружением.
Но в современном мире не так. Современный мир, объединен единым стремлением – жить в царском окружении, т.е. жить так, как живет сам царь, при этом не быть царём (не иметь его обязанностей, его рисков быть убитым, его венценосной судьбы, его проблем общения с богами). Современный мир стремиться стать смертным: цари втягивают его целиком в свою орбиту греховного идолопоклонничества, и мир постепенно втягивается. Всё царство становится подобным своему царю. Реальным становится парадокс: очевидно, что царство больше и долговечнее одного человека, но царство, зараженное вирусом подражания греховной жизни царя, теряет иммунитет и его жизненный цикл становится соразмерен царскому.
Так царство умирает вместе со своим царем. Атилла, Александр Македонский, Иоанн Грозный, Наполеон, Гитлер не видели смерть своего царства, но не дали ему шанса дальнейшей жизни, они не даровали своему царству свободы от себя и своих грехов. В этих социальных общностях (царствах) не была решена проблема духовного завещания, проблема наследования духовного дара – дара богов. Последователь не мог продолжать дело своего отца, потому, что дело отца не простиралось дальше смерти его личности. Не то, чтобы не было идеи. Идея как раз была. Всякий раз. Но она была безжизненна. Она не вызывала желания жить в ней. Жить для неё. Она была безбожна и безблагодатна. Новый властитель основывал новое царство на той же территории с тем же народом, иногда - с теми же структурами управления, но без духа прежнего царства.
Здесь уместно вспомнить, о древней китайской сказке, в которой найден рецепт совсем не антиглобалистского, а вполне соответствующего западному менеджменту решения смены и наследования власти. Это сказка о драконе, в которого превращался каждый новый претендент, дерзнувший добиваться справедливости в законах и процессах управления народом. Драконья кожа олицетворяет собой Дар Мидаса. Разница в том, что китайский деспот не тянет за собой в преисподнюю весь свой народ. Гуманно. Логично. Рационально.
Вопрос о личности того, кто именно вручил Мидасу страшный и опасный Дар. В повествовании это – один из богов Олимпа. Судя по тому, какими качествами он обладал – рискнем угадать его личность. Это Арес? Нет, слишком запутано. Это могли быть или Зевс, или Аид или ... любой из богов, тот который обладал демоническим человеконенавистническим характером. Но таковы были почти все боги греческого пантеона.
Дионис был тем самым богом, который наградил царя этим даром за услугу, полученную от Мидаса. Покровитель виноградарей, буйных празднований и винопития. Более того, известно, что Дионис сам рассказал эту притчу, как быль.
Значит, более простым решением понимания притчи о царе Мидасе будет предположение того, что всё, что видел Мидас, все предметы, которые превращались в золото на его глазах, когда он прикасался к ним – всё это была иллюзия воспаленного вином воображения. Но видимая простота и логичность приводят к неразрешимому противоречию. К отрицанию пьянства, которое проповедует сам бог вина, сам Дионис.
Бог Вина назидает словами притчи о царе Мидасе: если вы будете чрезмерно много пить вина, то вам в голову придут такие немыслимые желания, такие очевидно глупые мечты, такие невероятно прелестные идеи, которые могут привести к гибели не только любого человека, но и любое царство. Человеку не стоит пить вина, - это та мысль, которую проповедует Дионис? Бог вина отрицает вино? Или так: «Человеку не надо пить вина, если он не в состоянии обуздать свои желания, если он не имеет царя в голове, если он не имеет мира в душе своей, если он поклоняется идолу - мнимому, а не реальному Богу». Под мнимым богом следует понимать золотого тельца, а реальным – Диониса?
В контексте православной культуры, вручить человеку способности, которыми он не в состоянии воспользоваться, мог только один персонаж, но это отнюдь не Бог. Это Лжец и Отец Лжи – Диавол.
Что смущает современного человека во всем этом каскаде многословия. Я думаю, это метание между желанием верить и страхом поклонения ложному идолу. Душа в реальности ХХI века столько раз бросалась то вправо, то влево, что ритм её сбившегося дыхания выродился в ежесекундное колебательное движение биологического маятника жизни человека, пульса, равнодушно отмеряющего её остаток. Только в редкие мгновения сопричастности вечности, когда нервы вытягиваются в струну и ветер перемен перебирает их случайным касанием, внезапно слышишь низкий звук вибрации пустых дней и опавших надежд прошлого.
Зачем этот дар был вручен царю Мидасу? Таково попущение Творца, таков его промысел. Не будем размышлять о грехах царя, приведших его к известному финалу. Задумаемся, а возможно ли было для него покаяние? Был ли хотя бы один шанс прервать этот бессмысленный бег, эту гонку в колесе экономики? Нет. Не было. С теми страстями и предпочтениями, с той шкалой ценностей которые были у него – шансов не было. Однако миф содержит в себе сцену «молитвы»: Мидас просит Диониса забрать этот дар и бог вина, высокомерно потешаясь над малосилием и ничтожностью одаренного им человека, выполняет его просьбу. Дионис забирает дар «божий» не потому что проявляет милосердие, а потому что таким образом утверждает иерархию: никакой смертный не должен обладать ничем, принадлежащим богам: ни вещью, ни талантом, ни даже вниманием.
Таким образом, миф успешности любого мировоззрения, в котором Христос не во главе угла, был развеян устами мифологического персонажа ещё в дохристианскую эпоху. Таков парадокс творчества древнегреческих поэтов. И для нас это исследование или фантазия не составили многих трудов. Стоило только распространить логику притчи Диониса на современную жизнь. И всё стало на свои места.
Вывод. Не дОлжно мне навязывать Вам свой вывод. Оставляю Вас с вашим мировоззрением наедине. Пусть оно подскажет, какой здесь должен быть вывод.
