Уходит лето... Август. И туманным утром, и ясным днём, и прохладным вечером наполняется лес ауканьем. Грибы, ягоды, лекарственные травы... Чего только не подарят сейчас просторные поляны, светлые берёзовые рощи и хмурые ельники! Успевай лишь наполнять лукошко их бесценными дарами.

Да, хорошая это пора для любителей «тихой охоты» — август! А впрочем, только ли сейчас открыты настежь двери лесных кладовых? Нет, с ранней весны до поздней осени раскладывает свои заветные припасы щедрый Берендей.

И всё-таки нотка печали есть в августовских утрах и вечерах. Чувствуется: уходит лето. За его последним месяцем спряталась осень. Хотя деревья ещё зелёные, но где-то в гуще листвы уже притаился первый осенний лист. Краски осени есть и в жёлтых зёрнах пшеницы, и в румяных налитых яблоках, и в ярко-красных помидорах. А в лесу поубавился разноголосый птичий хор, заливистый и весёлый, да над полями всё чаще носятся озабоченные птицы, готовясь к дальней трудной дороге.

Август ещё называют порой первых грибов. Вот почему так много сложено народных примет о них: «Много мошек — готовь лукошек», «Облака стали цепляться за лес — иди за грибами».

В грибных походах и вылазках нужно быть наблюдательным. Тогда можно проверить долгосрочную примету: «Если летом на деревьях появляются желтые листья — к ранней осени». Когда же из лесу понесут полные ведра опят, то и лето кончилось: «Появились опёнки — лето отошло».

Насладиться походом в лес призывает писатель В. Алексеев. Для него осталось в памяти одно тихое грибное утро, которое незаметно перешло в солнечный день, а в руках, как напоминание об этом, осталась целая корзина лесных даров.

Вместе с Ю. Леоновым поразмышляем о значении слова «ранетки». Ранетом называют обычно сорт сладких яблок, а вот ранетки – это мелкие яблоки полудиких яблонь, которые особенно памятны рассказчику из его военного полуголодного детства. В лесных уголках и тайниках можно обнаружить спелые кустики ежевики, а в сплетении ветвей заметить дремлющего философа ужика. И ещё постараться спасти красавицу стрекозу от полчища рыжих муравьёв, как в этюде А. Дорошко.

Вот такими замечательными станут прогулки в лес, если нам захочется не только насладиться красотой уходящего лета, но и получить памятные лесные сувениры, чтобы пережить осень и зиму. Итак, читаем рассказы!

 

В. Алексеев

Грибное утро

Звонкие, солнечные дни лета. Каждый хочется сохранить в памяти, как дорогой подарок.

Пролились тёплые дожди, и неожиданно дружно ринулись грибы. Возвращаются мужики с покоса и несут подосиновики, подберёзовики, маслят, лисичек. Ребятишки выскочат на порубку за земляникой, а вернутся и с ягодами, и с грибами — радёхоньки удаче.

Широкое солнечное утро. На траве, на деревьях роса. Всё сияет, сверкает. Всё свежо. И тихо-тихо.

В рыбацких высоких сапогах я спустился с Нелидовского угора к речке Покше, на прибрежной тропе пересёк два студёных ручья и очутился на закрайке Зайцевского поля. Тут, на берёзовых, сосновых и еловых опушках, и нужно искать первые грибы. Забираться и лесные глубины пока не стоит: грибная разведка льнёт к полям, к просекам, просёлкам, занимает берёзовые и осиновые островки в полях и на луговинах.

На левой стороне реки, в Дудкинском лесу, вдруг принялась куковать кукушка. И ничуть не робко. Её слушали деревья, река, я, птицы, которые угомонились сразу же после Тихонова дня. Кукушка, видать, раззадорила иволгу — хорошо, старательно, чисто высвистывает свою простую песенку.

Вот и знакомый лесной выступ с огнистыми взрывами иван-чая, белыми султанами цветущей таволги, ярко-жёлтыми звёздами зверобоя. У самой черты поля берёза... Хочется, очень хочется найти гриб, и, коль он первый, хочется, чтоб он был и породистым, и красивым, чтоб запомнился.

И... и я увидел его: в борозде, прижимаясь к суглинистой стенке, сереньким зайчиком сидел подберёзовик. Молоденький, с тугой шляпкой и высокой ножкой. Почти на серёдке шляпки вдавлина. Травинка попалась на ходу. Но гриб рос мощно и оборвал её.

Несколько раз ненароком заглядывал я в корзину, любовался своим первенцем.

Сыроежка спряталась в траве, но я углядел её, белую с легкой прозеленью. Она была крупная, чуть ли не с блюдце. Середка прогнулась и вместила несколько капель росы. В росе, прикопленной сыроежкой, отразилась и берёза с зелёной листвой, и кусочек утреннего неба. Сыроежка оказалась крепкой и чистой.

Повеселел от первых находок, да так и двигался не спеша по берёзовому закрайку. Вскоре в канавке с первого взгляда накрыл три юных подосиновика в приманчивых малиновых беретах, но не рванулся к ним, а запомнил место. Опыт грибника подсказал: лучше приглядись. Так и есть. Перед носком сапога, наполовину прикрытый земляничником, отыскался ещё один подосиновик, покрупнее братцев.

Перешёл на другое место. Теперь попадались сыроежки-синюхи, сыроежки-желтухи, срезал парочку тёмно-коричневых моховичков, не пропустил россыпь лисичек; изредка отыскивались подберёзовики и подосиновики. Среди них попадались даже перестарки. О боровике, признаюсь, не мечтал: ему пока рано. Так рассудил...

Внебольшом лесном островке — он почти у самой речки — наткнулся на берёзу, у которой на высоте человеческого роста вокруг по всему стволу была срезана и береста, и кора. У кого же это поднялась рука покалечить берёзу? Покалечить так жестоко и бездумно? И за что? У берёзки (каким же мужеством надо обладать!) хватило сил и заживить рану, и выкинуть лист, и питать соками все ветви.

Шумно взлетела тетёрка.

Неезженой дорогой — на ней встречались и ромашки, и васильки, и колокольчики, и тимофеевка, её сиреневый ёршик, когда его задевал, пудрил пыльцой руки и рукава рубашки,— пересёк поле. В сосняке, как и ожидал, наткнулся на выводок маслят. У молодых шляпка мокра и клейка, а изнанка в «молочке». Эти чисты. Эти желанны. А как только маслята величиной с оладьи, хоть не проверяй — исчервлены.

И тут, опять же почти у самой борозды, на просторе, чтоб солнце припекало, налило грибной упругостью шляпку и ножку, повстречался-таки с заветным боровиком. Сидел он прочно и важно, словно знал себе цену: князь.

— Не ожидал... вот не ожидал,— растерялся я.— Ну, здравствуй! — Я опустился перед ним на колени и любовно и долго разглядывал.— Хор-рош!

А солнце, солнце знай себе работало: и из грибного утра незаметно перешло в летний день.

 

Ю. Леонов

Ранетки

Пошёл в лес по грибы, а нашёл яблоню. Прошагал бы мимо головы не подняв, да ноги сами остановились: на пестроцветье палой листвы пламенел яркий, как стоп-сигнал, круг. Вся земля припорошена яблочками-дичками. А на ветках их ещё больше. Обсыпанная вишнёво-красными, розоватыми с одного боку плодами, яблоня праздновала пору урожая в тихом, застойном одиночестве.

Как же мы звали такие мелкие яблоки в детстве? Не по науке, а на своём, ребячьем языке?.. Ранетки... Ну, конечно, ранетки. Неприхотливые, притулившиеся то у обочин дорог, то возле развалин бывших жилищ, деревца эти были ничьи, значит, наши. Так же, как плоды их, полудикие, полудомашние мелкоплодки, приходились они нам, ребятне военного времени, чем-то вроде родни. И вкусны казались, хоть порою скулы кривились от забористой терпкости «наших» яблок.

А теперь хожу в лес мимо барской усадьбы, где на склоне холма роняют плоды одичавшие яблони и груши, и лишь иногда мимоходом полюбуюсь их пёстрой мозаикой. К сентябрю каких только красок не вбирают в себя они: от бледно-лимонных до густо-алых оттенков.

Вот и этой яблоне подивился — нелегка её жизнь у опушки леса, где каждый куст стремится потеснить соседей, а стать раскидистой да щедрой на плоды выросла. Как не уважить дикую, не отведать её даров! Надкусил кожуру, мягкую, с кислинкой, и такой знакомой душистой свежестью пахнуло в самую душу...

Корзина моя была пуста — опята ещё не выросли. Вынес я из лесу с десяток небольших, румянощёких, словно приплюснутых яблок и подумал: хорошо бы добрать к ним и тех, самых разных, со склона холма...

Кроме коров да телят, никого не встречал под деревьями бывшего барского сада. Кому они нужны, эти дички, особенно в такой урожайный год, как нынешний, когда гниют под сельскими яблонями коричное и антоновка — не успевают хозяева ни сушить их, ни мариновать, а сдавать, как и повсюду на Рязанщине, некуда. И вот тебе новость — бродит по склону бабуся, собирает падалицу в мешок. Да не одна, очевидно, с сыном. Молчаливый мужчина моих лет вооружён был крюкастым шестом, чтоб легче стряхивать яблоки с веток. Пустая тележка на резиновом ходу виднелась у тропы.

— Коза уж больно яблочки эти любит. Только давай! Да и у овечек губа не дура...— охотно удовлетворила моё любопытство бабуся. Посияла голубенько из-под лохматых бровей и, что-то уловив в моём взгляде, добавила:

— А ещё квас из них больно душист...

Мужчина дёрнул за крюк и юркнул в сторону. Сыпануло на землю, словно из лукошка. Дички были мелкие, с зеленцой.

— Бери,— кивнула мне бабуся, как приглашают гостей в свой огород.

Я поблагодарил бессребреницу и отправился искать яблоки покраше. Благо, щедрым был выбор и на самом склоне, и под ним, где кроны приседали к земле поодаль одна от другой. В «подстриженной» стадом траве ранетки светили издалека, как фонарики.

Обойдя десяток деревьев, я, к удивлению своему, не отыскал среди них и двух с одинаковыми по вкусу плодами. Одичавшие, безнадзорные, яблоки сохранили в себе главное, чем драгоценно в природе всё живое, — свою непохожесть. Тускло-жёлтые с мучнистой вяжущей мякотью и хрусткие, почти прозрачные, с медовым отливом, зеленоватые, брызжущие освежающим соком, и кисло-сладкие малиновые, искристые на разломе — все они попали в корзину не только за яркую осеннюю палитру. В каждом было чуть-чуть от терпкого, ни с чем не сравнимого вкуса, который запомнился с давних пор. Но того самого, единственного и неповторимого, я так и не нашёл. Да и можно ли найти неповторимое?..

Едва принёс корзину домой, как сын заглянул в неё и глаза поплыли от радости...

— Ранетки...— сказал я.

— Ранетки?

— Да, это такие яблочки, которые слаще всего бывают в детстве.

 

Ю. Леонов

Поздняя ежевика

В начале октября, когда палые листья совсем прикрыли оплывшие шляпки грибов, пошёл я прощаться с лесом: потешить взгляд разгулом осенних красок, подышать смутными запахами увяданья, поклониться березняку да осиннику за тихие радости минувшего лета. Корзины с собой не взял, но целлофановый пакет сунул в карман. По привычке.

День стоял дремотный, из тех, последних, благословенных поздним теплом. Порхнёт бабочкой берёзовый лист, и снова вокруг — сонное царство. Сторожили его покой лупоглазые, распластавшие сети пауки.

На кусты ежевики я набрёл случайно. Хоть и знал эти заросли вдоль ручья, но даже предположить не мог, что в такую пору могут сохраниться плоды. Мало кто ходит сюда теперь.

Ягоды были крупными, сочными, словно припудренными сизоватым налётом. Бросил в рот полную горсть их, и до конца дня жил во мне терпкий, с кислинкой, сладостный вкус ежевики.

Конечно же, достал я пакет и стал собирать ягоды. Хорошо было бы довезти их до города «живьём». Ещё лучше — потолочь с сахаром и оставить до зимы в холодильнике: витамина С в ежевике вшестеро больше, чем в лимоне, а перечень целебных свойств занял бы добрых полстраницы. Или, может быть, высушить ягоды на печи? Пропущенные через кофемолку и смешанные с порошками других сушеных ягод, они дадут в заварном чайнике ни с чем не сравнимый настой...

Ягоды висели не густо, но все были налиты соком, или, как говорят, рясны, так что оставалось лишь стряхивать их в пятнистую, фиолетовую ладонь. Занятие это оказалось бы намного приятней, если бы кусты не имели обыкновения сплетаться в колючую непроходимую чащу.

На краю поляны, где ежевика росла особенно густо, и продрался в заросли и остановился, не то раздумывая, как обойти неприступную преграду, не то отвлечённый от сбора... чем?

Взгляд скользнул по вершинам кустов и замер, встретясь с другим, холодным, отточенным до острия взглядом. Приплюснутая желтощёкая голова, тугое кольцо аспидных мышц, возлежащее на сплетенье ветвей. Уж.

Он взирал не мигая, с застывшей в глазах, как почудилось, укоризной: «Всё суетишься, головы не подняв?.. А ведь осталось совсем немного тепла. Разве затем пришёл сюда, чтоб ублажить своё брюхо?.. Вот погляди на меня, погляди: как благостно внимаю протекающей через меня вечности, каждому шороху, принадлежащему ей, как впитываю целебный солнечный дар, чтоб ощущать его в себе всю долгую зиму. Что может сравниться с такой нирваной, скажи?..»

Наверное, я слишком пристально вглядывался в ужа, пытаясь уловить в сузившихся зрачках больше, чем дано было вызнать. Качнув головой, он соскользнул, растворился в листве.

А мне вдруг расхотелось набивать ягодой целлофан. Денёк и в самом деле был как подарок. Дробились блики в золотистом, спадающем с дуба ковре дикого хмеля. На самой вершине цепенели, сгорая в закатных лучах, едва поредевшие листья. Ещё выше, кружась, ловили остатки солнца деревенские голуби. И перья облаков струились через весь небосвод пламенеющей рекой времени...

 

А. Дорошко

Красавица

Я возвращался из лесу по мокрой песчаной дороге. В одном месте возле своих ног уловил какое-то лёгкое, едва слышимое отчаянное трепыханье, будто сухой листок на ветру.

Я взглянул и остановился. На мокром песке, тщетно пытаясь взлететь, сидела, в бессилье сложив крылышки, небольшая, изящная, тёмно-зелёная стрекоза. Осторожно взял её и осмотрел. В моих руках была настоящая красавица, принцесса, с тонким, грациозно изгибающимся телом, маленькой головкой и чудесными, похожими на лепестки сказочного цветка, крылышками. Её хрупкие, тонюсенькие лапки, талия и крылышки были мокрыми и в маленьких комочках песка, отчего стрекоза никак не могла взлететь.

А к ней уже подбирались рыжие лесные муравьи, сплошь сновавшие по дороге. Так что я вовремя подоспел.

Осторожно очистил прекрасную пленницу от песка, слегка продул её крылышки и выпустил. Стрекоза сразу легко взлетела, и вскоре я потерял её из виду.