Главная
Следуем дорогой познания
Учитель и ученик, хранитель ценностей и их искатель, преодолевая пустыню первой отчуждённости, вступают в оазис взаимопонимания.
Труд отзовётся в учениках
Преподавание - это пробуждение образов, воплощённых в слове, на холсте, в самой природе. Именно образ помогает раскрыть способность к творчеству.
Ищем ценностно-смысловые ориентиры
Если учитель мечтает стать мастером, он должен принять обет нескончаемого поиска, обретения, хранения и передачи знаний.

Диктанты

Тексты с заданиями помогут подготовиться к контрольному диктанту с грамматическими заданиями.
Подробнее

Писатели

Расширяем свои представления о жизни и творчестве писателей, чтобы глубже понять их произведения.
Подробнее

Художники

Входим в мастерскую художников и открываем для себя самобытный мир искусства.
Подробнее

Александр Крестинский

Поэта и прозаика Александра Крестинского (1928-2005) хорошо знали читатели ленинградского журнала «Искорка», где печатались его очерки, повести и рассказы. Творческое наследие писателя оказалось полузабытым. И вот листая старые подшивки, то тут, то там встречаешь произведения Александра Алексеевича.

Неравнодушное отношение к природе, помощь тем, кто в ней нуждается, ― в малом и большом ― в этом и состоит позиция писателя. Внимательный взгляд созерцателя-романтика замечает мелочи, которые вряд ли кто-то иной увидит ― пройдёт мимо и даже не поймёт, что заболел дуб, что соловьиную песню не заглушил городской шум, что тетрадный и кленовый лист удивительно похожи и так легко потеряться на белом снегу...

Читаем произведения Александра Крестинского и отгадываем времена года!

А. Крестинский

Дуб заболел

Дуб у нас заболел. На стволе ещё зимой появились глубокие трещины. Теперь из них течёт прозрачный густой сок. Сок этот вскипает на поверхности дерева, пузырится на стволе белой пеной, пахнет далеко и остро.

Насекомый народец, пронюхав о несчастье, радостно летит к дубу.

Первыми лакомый сок открыли мухи. Открыли и вывели тут же бесчисленное потомство. Сотни, тысячи юных мушек кишмя кишат в пузыристом соке, купаются в нём, незаметно обретая крылья. Потом они яростно летают вокруг, крепкие и сверкающие, словно кованные из синей стали.

Начал я лечить дуб. Попался под руку пластилин — замазал трещины. Через секунду— другую сок пробуравил заклёпки и потёк с удвоенной силой.

Попробовал заклеить один ход масляной краской. Запах её отпугнул на время насекомых, но подавить могучие насосы, качающие сок ввысь, не удалось.

Тогда я зацементировал самое большое отверстие. На моих глазах цемент начал вспухать, в центре серой нашлёпки образовался маленький кратер. Оттуда толчками подавалась наверх белая пена.

Я устал и на время оставил свои попытки. Этим воспользовались насекомые.

Теперь к дубу прилетели многомоторные жуки. Впятером, а то и вшестером окружали они кратер маленького вулкана плотным панцирным венчиком и, тесно прижавшись друг к другу, голова к голове, упершись задними лапками в край цементной горки, медленно, по-носорожьи, с фантастической непрерывностью поглощали сок, не допуская к живительному источнику других насекомых.

Впрочем, кое-кто ухитрялся проникнуть сквозь заслон: бабочки.

Аккуратно сложив крылья, как заботливая хозяйка складывает скатерть, они грациозно покачивались на стволе, из-за спин жуков потягивали сок, точно коктейль...

А по крутым спинам жуков суетливо бегали мухи всех мастей, толкая друг друга тупыми носами.

Наконец, я принёс битум. Когда это дьявольское вещество стало бесшумно и грозно пузыриться в ковшике, я залил им скважину.

Не успел битум застыть — на его поверхности медленно начал расти глянцевитый пузырь, который вздрагивал под напором распиравшего его сока, вибрировал, тянулся, сколько мог, во все стороны, утончался до последней степени и — наконец — лопнул, выбросив из своих гладких недр мутный поток, который вырвался оттуда с такой силой, что обрызгал листья ближних веток.

В эту овальную полость, не успевшую как следует остыть, тотчас сунулась поджарая оса. Острый задок её быстро задергался от удовольствия — она пила.

Отчаявшись, я бросил ковшик с битумом наземь.

Ночью снился мне сухой дуб. Он печально звенел жестяными листьями...

Проснувшись, я вспомнил дурной сон и побежал по росе в угол сада.

Дуб стоял молодым. Крона — верней, корона! — высилась над стволом гордо и празднично, наполняя всё вокруг равномерным, могучим своим дыханием. Кора снова сделалась сухой, упругой, глянцевитой. Потёки белой пены исчезли куда-то, насекомые тоже. Один только муравьишка полз вверх, временами останавливаясь и удивлённо поводя усиками: что случилось? что произошло?..

 

Соловей

Дом наш стоит на бойком месте. С одной стороны — железная дорога. С другой — широкий проспект, главная грузовая колея города. Круглые сутки гудят на ней машины.

Между домом и железной дорогой — не застроенный пока пустырь. На нём чахлая трава, кусты, камни, горы глины и фантастических очертаний глубокие лужи. На берегах этих луж вечерами мальчишки разводят костры, собирая по всему пустырю деревянную рухлядь.

Когда в сумерках выходишь на балкон и с девятого этажа смотришь вниз, пустырь представляется Землёй, неизведанной и таинственной.

Мальчишки копошатся у дрожащих огней.

В мае, только отцветет лоза и пустырь покроется рыжими веснушками одуванчиков, сюда прилетает соловей.

Где он живёт, где вьёт гнездо — не знаю. Но только спустится над пустырём белый вечер, а за ним — белая ночь, я открываю настежь окно и слушаю соловья.

На серебряной наковаленке отбивает он звонкие гвозди. Строит свою весну.

Идёт поезд. Вагоны щеголевато отщёлкивают ритм на стыках. Катится волна грохота от железной дороги к дому, разбивается о стену, рассыпается над пустырем и опадает на траву тихим звоном оконных стекол.

Тонкая ниточка соловьиной песни не рвется ни на минуту. Я то угадываю её, то слышу. То слышу, то угадываю.

Один за другим идут по проспекту тяжелые МАЗы, гружённые щебенкой, песком, кирпичом. Гремят длинные платформы — на них железобетонные стены будущих квартир. С упругим гулом проносятся машины. Над огромным кузовом пузырится тонкая синяя парусина.

Грохот, гул, скрежет, вой, рёв.

Серебряные колокольчики. Свист. Щёлканье. Не тонущая в белом воздухе трель.

Часам к пяти утра устали машины. Выдохлись поезда. Опустились на влажный асфальт серые бензинные пары. Притихло всё.

И в этой короткой — не более получаса — тишине продолжает петь соловей. Ничуть не охрипший, не усталый, выводит он свои коленца, одно неожиданней другого, а в самом конце, перед тем как замолкнуть и раствориться среди деловых утренних звуков, он отчётливо, с усмешкой скажет:

— Фью-фьё! Фью-фьё! — До свидания!

 

Тетрадный белый лист

Тетрадный белый лист

Над улицей повис,

А золотистый с клёна

Слетает изумлённо.

В пути они встречаются,

Как рифмы, на лету,

Касаются, качаются,

Взмывают в высоту,

Рифмуют лето с осенью,

Рифмуют дождик с просинью,

Рифмуют лес и класс,

Рифмуют нас и вас...

Один листочек — в клеточку,

Другой — в косую сеточку.

Белый вечер

 

Белый кот потерялся на белом снегу,

В облака провалилась луна на бегу,

И внезапно осталась одна.

Тишина. Вышина. Белизна.

Света жёлтый квадрат

Мягко падает в сад,

За столом отдыхает семья,

Снег ложится на снег,

На снегу человек,

Весь в снегу человек. Это я.

В тихом зимнем саду ни людей, ни забот,

Невидимкой куда-то отправился кот,

Окна гаснут одно за другим,

Растворяется свет, словно дым.

Вот и наше окно.

Нет, не гаснет оно —

Мама вяжет, рисует сестра,

Над газетой отец...

Дочитал наконец

И поднялся, и значит — пора.

У окна неподвижно все трое стоят

И, вжимаясь в стекло,

Смотрят пристально в сад —

Ни меня, ни кота, ни луны...

Все мы есть, только мы не видны.

Времена года

В гармонии с природой и миром.
Подробнее

Мифы

Из мысли и мечты рождённый...
Подробнее

Обо всём

Про всё на свете.
Подробнее